Ночь прошла неспокойно. То своим хождением будили соседи, то за окнами громко и тревожно кричали паровозные гудки, то затекала левая рука, которую Антон подкладывал себе под щеку. Но, главное, уснуть не давал гомон. Люди умолкали лишь при гудках паровозов, пугливо прижимая к себе детей и узлы. Эвакуированным казалось, что они вновь слышат вой сирены воздушной тревоги, такой знакомый за долгий путь от родных, оставленных частями Красной Армии мест.
Забылся тяжелым сном Антон лишь под утро, но тут же был разбужен разговором женщин, которые жаловались на свою судьбу:
— Неделя уж, как в дороге. И все на сухом пайке…
— Говорят, для беженцев при станции кухню откроют. Сами-то откуда?
— Из Запорожья. Трижды под бомбежкой привелось побывать.
— Скорей бы дальше отправили. Измучилась вся, сил больше нет.
— В Астрахань отошлют, потому как в Сталинграде и без нас беженцев много…
Антон решил отойти от разговаривающих женщин, но тут с перрона вошел в зал военный патруль:
— По-опрошу документы!
Антон юркнул за буфетную стойку, где, на счастье, никого не было, и присел на корточки.
«Разве это жизнь то и дело прятаться? — подумал он. — Не сейчас, так в другой раз загребут. И пойдет Селезень вновь на нарах бока отлеживать да тюремную баланду хлебать. Кабы удалось разжиться «ксивой» — тогда можно было бы дышать в обе ноздри и в небо поплевывать… А так — сплошная мука: дрожи при виде каждого военного да постового, прячь душу в пятки!».
Пока патруль поднимал с лавок заспанных беженцев, Антон боялся пошевелиться. Когда же патруль прошел в соседний зал, тоже забитый эвакуированными, Селезень решил немедленно, не откладывая дела в долгий ящик разжиться документами.
Он привстал из-за буфетной стойки и заскользил взглядом, отыскивая среди людей подходящего себе по возрасту.
«А с карточкой как быть? — поскреб Антон затылок и решил: — Помну «ксиву» и оторву карточку, подумают, что в переделку попал, и паспорт в ней тоже побывал…»
Как назло, в зале сидели только женщины да престарелые мужчины. И Антон решил было махнуть на свою затею рукой, как вдруг увидел в углу на чемодане клюющего носом парня лет двадцати.
«Надень на него фуражку — на меня будет смахивать», — обрадовался Антон и, обходя лавки, переступая через спящих на полу вповалку людей, двинулся к парню. Дошел, привалился к стене, сполз на пол и уселся возле чемодана и его хозяина. Затем качнулся, словно был не в силах побороть сон, прижался плечом к парню и почувствовал под рукой карман чужой телогрейки. Теперь оставалось применить на практике советы, которые Антон получил у опытных карманников, обучавших в камере всем премудростям своей профессии.
И тут почти под ухом раздался смешок.
Антон дернулся, хотел было привстать, но легшая на плечо тяжелая рука не дала подняться. Широко расставив ноги в разношенных сапогах, рядом стоял и посмеивался пехотинец в выгоревшей гимнастерке с медалью у кармашка.
— Погоришь, Селезень, с такой работенкой. Не впрок тебе, видать, учеба пошла. Мелко плаваешь, а тонуть между прочим на глубоком месте придется.
Антон от удивления присвистнул, узнав в скалящем щербатый рот Непейводу. Такую кличку тот заработал за свое любимое изречение: «Не пей воду — заработаешь трахому». В военной, хотя и поношенной форме он выглядел куда подтянутее, нежели в камере Тернопольского дома заключения.
— Раз по карманам начал шарить — значит, полная тебе хана вышла. Потопали?
Упрашивать Антона было излишне. Вскочив на ноги, он весело подмигнул Непейводе, вышел следом за ним из вокзала, спустился к площади Павших борцов и свернул в узкую улицу, откуда Непейвода нырнул в проходной двор и вывел Антона к трамвайной остановке.
— Давно на мели?
— Неделю мыкаюсь.
— А в городе с каких пор?
— Вчера прибыл.
— Как поется в песне: «Мы бежали по тундре»? Откуда путь держишь?
— Из родимого тернопольского.
— Долго там засиделся!
— Кабы не война, и сейчас на нарах загорал.
— Все знакомые бежали?
— Кто жив остался — бежал. Остальных бомбой накрыло.
Рассказывать, как в августе минувшего года ночью в домзак прямым попаданием шарахнула бомба, как, не дожидаясь, пока очухается охрана, он с дружками сиганул через разрушенный забор и был таков, Антону не хотелось: все равно Непейвода вытянет подробности. Так стоит ли спешить и самому выкладывать?
Трамвай тащился через весь город, постукивая на стрелках. Вагон трясло, и Антон чуть было не задремал: сказывалась бессонная ночь, страхи и волнения, которые пришлось пережить за время нелегкого пути до Сталинграда. На одной из остановок Непейвода подтолкнул Антона к выходу и следом выпрыгнул сам. Они прошли немощеной улочкой мимо палисадников, и Непейвода отворил одну из калиток.