После обильного завтрака, подогретого коньяком, разговор у них стал более оживленным.
«Сейчас самое время приступить к промыванию ее мозгов», — подумал Рыба.
Он достал из внутреннего кармана пиджака свой паспорт и отдал его Долгошеевой со словами:
— Мне не нравится ни мое имя, ни мое отчество, а поэтому я при знакомствах обычно называю себя «Тарасовичем» и к такому отчеству привык. Так что ты, называя меня Тарасовичем, знай, что фактически я Астафьевич, — стараясь выглядеть как можно естественнее, он внимательно смотрел на Долгошееву, стараясь не упустить ее реакции на свои слова.
Если бы реакция Долгошеевой была отрицательной и вызвала у нее подозрение, то сразу рушилось бы здание так тщательно подготовленной легенды, дающей ему возможность глубоко и надежно законспирироваться.
Долгошеева слышала о такой причуде у людей, когда они меняют фамилии и имена на другие, но такой человек ей в жизни встретился впервые.
Открыв паспорт Рыбы, она прочитала вслух:
— Гайворонский Евлампий Астафьевич… Имя у тебя действительно какое-то старомодное, а отчество вполне нормальное. Я не пойму, чем отчество «Тарасович» лучше отчества «Астафьевич»?
«Пой, Клавочка, пой, побудем немного в дураках», — подумал Рыба, смиренно, соглашаясь с ее замечанием, радуясь в душе, что неприятности по случаю перерождения из Рокмашенченко в Гайворонского, кажется, остались позади.
— С сегодняшнего дня я буду звать тебя Астафьевичем, и чтобы ты больше со своим «Тарасовичем» ни с кем из моих сельчан не чудил, — решительно потребовала она.
— Я постараюсь, — смиренно согласился Рыба, — но мне надо время, чтобы я успел перестроиться.
— Теперь, Астафьевич, скажи не кривя душой, — возвращая Рыбе паспорт, спросила Долгошеева, — что тебя привело ко мне? Охота попутешествовать или твердое желание создать крепкую семью?
Она преодолела свое смущение и решительно отбросила в сторону всякую дипломатию.
— Мои намерения в отношении тебя очень серьезные, — твердо ответил Рыба. — Когда мы в прошлом году познакомились, уже тогда ты мне очень понравилась, во почему я взял у тебя твой домашний адрес.
— А свой дать мне не удосужился! — с обидой в голосе заметила она.
— Так ты его у меня и не спрашивала!
— Ни письма, ни открытки не написал за целый год, а потом взял и как снег на голову свалился, — продолжала она высказывать ему свою обиду.
— Я не хотел бы оправдываться, твои замечания справедливы, но все же хочу пояснить. Я так запрятал листок с твоим домашним адресом, что, приехав домой, долго не мог его найти, а найдя, взял вот и приехал. А теперь что хочешь, то и делай со мной, — смиренно произнес он.
Ответ Рыбы до некоторой степени удовлетворил затронутое самолюбие Долгошеевой.
— Препятствий для нашего брака нет. Но прежде чем переносить свои вещи ко мне, пойми одно: я против необдуманного вступления в брак и такого же быстрого развода. Я здесь родилась, крестилась и отсюда до самой смерти никуда не уеду, здесь мои корни. Если тебя устраивают мои условия, можешь перебираться ко мне, если нет, то извини, разговор у нас с тобой не получился. Мне дурная слава не нужна.
— Твои условия меня устраивают, я готов в любое время наши отношения оформить в законный брак, — заверил ее Рыба.
Ближайшая цель Рыбы была достигнута: он обзавелся надежной крышей вдалеке от районного центра.
— С регистрацией наших отношений спешить не будем, поживем так, а там видно будет, — погрустнев, вспомнив так рано ушедшего из жизни мужа, предложила Долгошеева.
Он молча налил Долгошеевой и себе коньяка, коснувшись ее рюмки своей, выпил и стал не спеша закусывать. Решив поднять себе цену, он сказал:
— Я получаю офицерскую пенсию, есть немного накоплений, а поэтому в нахлебниках у тебя не буду.
— Я задумалась совсем о другом, — поморщившись, заметила она. — Прошлое еще дает о себе знать. Его сразу из головы и из сердца не выкинешь. Да и в тебе я пока не очень уверена.
— Ты что-нибудь имеешь против меня? — настороженно спросил он.
— Что я могу иметь против тебя, если мы с тобой знакомы меньше двух месяцев, и то ты успел меня обмануть… — Увидев направленный на нее удивленный взгляд Рыбы, она пояснила: — Неправильно назвал мне свое отчество. Я у тебя сейчас вся на виду, тогда как твоя душа для меня потемки…
— Прямо-таки и потемки, — обиженно заметил он, всем своим видом показывая, что больше не хочет на данную тему вести разговор.
— Вот почему мне как-то страшно второй раз выходить замуж, — не вступая с ним в спор, закончила она свою мысль.
«Клавочка, милая, если бы ты знала, сколько раз я женился, подженивался или просто проводил время со случайными женщинами, то ты меня не только в дом, но и на порог своего дома вряд ли пустила», — подумал он ехидно, слегка жалея эту доверчивую женщину.
Поняв настроение Долгошеевой, он решил немного подыграть ей:
— Знаешь, Клава, как я устал мотаться по земле? Еще больше мне надоело одиночество. Так и зверем недолго стать, разучишься говорить. Хочется пожить семьей, почувствовать, что ты не одинок, кому-то нужен и кто-то тебе нужен, — с тоской в голосе произнес он, искоса посматривая на Долгошееву, удовлетворенно отмечая, что его слова падают в благодатную почву.
Слушая Рыбу, Долгошеева думала:
«Ему в жизни пришлось испытать много горя, лишился всей родни. Такой здоровый и видный мужчина, все в жизни смог одолеть, но, как и я, не может жить в одиночестве».
Обговорив все и исчерпав темы для разговора, хозяйка, посмотрев на часы, собралась выйти во двор, чтобы покормить птицу. Оставлять Рыбу одного за столом или заставлять его с первого дня заниматься будничными заботами по хозяйству ей показалось неудобным, а поэтому она предложила:
— Астафьевич, может быть немного отдохнешь? А я пойду управлюсь по хозяйству.
Рыба не устал физически, но морально он действительно нуждался в отдыхе. Ему надо было адаптироваться в доме сожительницы, обдумать свое будущее поведение как с ней, так и с ее многочисленной родней, вспомнить и переварить состоявшийся разговор, для чего требовалось время и покой, а поэтому он с благодарностью согласился.
Ложась на диван-кровать, он подумал: «Интересно, как сложится теперь моя жизнь? Как долго я здесь продержусь?..»
Глава 21
В начале рабочего дня Дормидонтов, зайдя в кабинет к Бурлакову, шутливо потребовал:
— Попроси меня поделиться с тобой приятной новостью.
— Так я уже давно только об этом и прошу тебя и удивляюсь, почему ты этого не делаешь, — серьезно заметил Бурлаков.
Продолжая начатую шутку, Дормидонтов сказал:
— Ну, если так, тогда извини меня, негодяя, и слушай; мы нашли Беспалову Миру Яковлевну, ее девичья фамилия Хмара.
— Интересно, как вы смогли выйти на нее?
— Согласно твоей рекомендации, — не умаляя роли прокуратуры в своем успехе, ответил Дормидонтов, а потом продолжил: — В Волгограде на металлургическом заводе действительно нами был найден сталевар Беспалов Николай Филиппович, между прочим передовик производства, а он нам дал адрес своей матери. Искренне жаль, что у такого хорошего человека оказалась такая плохая мать, — с сожалением заметил он.
— Родителей и родственников не выбирают, — посуровел Бурлаков, у которого родной дядя был ранее судим за хулиганство.
Воспоминания о дяде были Бурлакову неприятны и обидны, так как заместитель прокурора области по кадрам судимость дяди, воспитавшего его, считал огромным, неприятным фактором в биографии, влияющим на карьеру, о чем в беседе с ним неоднократно упоминал…
Бурлаков поинтересовался:
— Чем таким плохим она себя зарекомендовала?
— Мира Яковлевна была не только сожительницей Рыбы, от которого у нее родился сын Николай, но в годы войны она являлась платным осведомителем гестапо, что заинтересовало КГБ, который сейчас плотно занялся ею. Для нас она дала следующую информацию: разбойное нападение на сотрудника паспортного стола, как мы и предполагали, совершили Рыба и Крот. Где они в настоящее время проживают, она не знает.