И вот у всех проходных собрались толпы рабочих, к работе никто не приступал.
Ковригин обратился к профуполномоченному Ивану Андреевичу Собко:
— Почему ваш комитет внутреннего распорядка не решился праздновать День рабочей солидарности?
Иван Андреевич пожал плечами:
— Тридцатого было заседание, принято решение работать. Во избежание репрессий.
— Марш-марш назад?
— Как знаешь, но это решение комитета, и мы обязаны подчиниться дисциплине!
— Дисциплине трусов?
— От вашей храбрости только жертвы бессмысленные!
— А ты уверен, что рабочие с тобой согласны?
Иван Андреевич горько усмехнулся:
— А ты меня спрашивал, с чем я согласен? Я уполномоченный и обязан выполнять решение комитета.
— Но если рабочие не согласны? Давай их спросим!
Огромный Собко, саженного роста, широкоплечий, возбужденно сказал:
— А что? Давай!
Ковригин ударил в буферную тарелку. Вокруг них быстро выросла толпа рабочих. Собко поднялся на станину станка. Волнуясь, он сказал:
— Друзья! Поздравляю вас с нашим рабочим праздником.
Толпа возбужденно загомонила. Иван Андреевич продолжал:
— Комитет внутреннего распорядка принял решение работать в этот день. Но вы знаете, что практически нигде в мастерских работа не начинается. Большинство рабочих пришли в праздничной одежде. Предлагаю: давайте проголосуем — работать или нет!
Толпа разразилась криками одобрения.
— Кто за празднование? — спросил Иван Андреевич.
Взметнулся лес рук.
— Кто против?
Сначала робко поднялось несколько рук, но под взглядами товарищей поднявшие их быстро опустили.
— Решено! — Иван Андреевич говорил уверенно и твердо, как будто давно ждал такого исхода. — Договоримся так: у кого начато срочное дело — закончить, остальные — по домам.
В цеху осталось два-три человека. В 7 часов 30 минут механический цех опустел.
Начало положено, да еще такое убедительное! Члены центральной ячейки пошли по другим цехам.
В вагонном цехе и не работают, но и не расходятся — боязно. Иванов говорит:
— Ждут заводского гудка.
То же самое и в паровозном. Нужен гудок! Кто его даст?
В это время прибегает паренек, тянет Ковригина за рукав:
— Дядя Дмитро, до вас на будку пришли.
— Кто там еще? Наши? — Ковригин насторожен, вдруг провокация.
— Та наши! С депа…
Посланец депо сообщает, что у них, в Юго-Восточном, тоже не стали работать, но сказывается деятельность меньшевиков: как бы чего не вышло! Ждут гудка!
Группой пошли в кочегарку электростанции. Кочегар Галякин дать гудок отказывается:
— Ну вас к черту! Голова дороже ваших балачек! Вы-то уговорите — и в кусты, хвоста не сыщешь. Прикажет начальник или комитет — буду гудеть за милую душу.
Попробовали уговорить:
— Ты же рабочий! Почему идешь против всех?
— Против? А вы — за? Если бы я не был на смене, я бы, может, тоже горланил. А в тюрьму не хочу.
— Дождешься, Галякин! Свяжем!
— Попробуйте. Загремите на тот свет.
Решили не связываться с ним. Но гудок, срочно нужен гудок! Пройдет еще час, от силы два, и энтузиазм рабочих начнет падать, тем более, что члены комитета мастерских, меньшевики и эсеры, времени даром не теряли, запугивали последствиями. На заводе появилось несколько солдат во главе с унтер-офицером.
Делегаты от цехов направились в комитет внутреннего распорядка, но его председателя на месте не было — он дома. Ковригина направляют на поиски председателя, он, дескать, срочно нужен на заводе.
Собрание уполномоченных началось бурно. Меньшевики подняли крик:
— Большевики толкают нас в смуту! Вы знаете — стоит искре упасть в горючее… А взрыв глушат силой!
От большевиков выступил Зозуля.
— Запугиваете, господа? А мы пужаные! Неужели вы не понимаете, что хоть иногда нужно подумать об общем деле, а не только о куске хлеба и рубашке?
— Ишь, радетель выискался! Без тебя разберемся!
В это время появились представители завода «Аксай»; они предлагали выступить вместе, дать в одно время гудок и оставить завод.
Романов, Ковригин, Зозуля, Иванов понимали, что для открытого выступления нет ни сил, ни подходящих обстоятельств. Но механический цех пуст, не идет работа и в других цехах. Нужно, чтобы хоть этот акт был доведен до конца.