— За что их? — спросил Емельян.
— Точно не знаю... Такой крик стоял... Немцы пинали девочек. Они плакали... Тетку Авдотью по лицу били... Жутко...
Яна вся затряслась, слезы побежали по ее щекам. Она прильнула к Емельяну и, положив голову на его широкую грудь, судорожно всхлипывала.
— Ну не надо так, успокойтесь. — Емельян гладил золотистые кудряшки Яны, а у самого от злости все внутри кипело. — Мы доберемся до них...
Яна притихла и, отпрянув от Емельяна, засеменила в спальню, к трельяжу. Здесь было много крохотных баночек и флакончиков, каждый из которых имел одно таинственное предназначение — навести красоту на женском лице. Но Яне этого не требовалось: природа одарила ее таким прелестным личиком, что на нем косметике делать нечего. И она прибегла лишь к пудре, при помощи которой легко устранила следы слез.
— Совсем иное дело! — восхитился Емельян, когда Яна вышла из спальни. — Вам не идут слезы.
— Мне пора, — произнесла Яна и быстро вышла из дома.
Емельян подошел к окну и, прильнув к стеклу, чтобы разглядеть, чем живет улица, увидел Яну, перебегавшую дорогу. За ней следом покатился снежный вихрь, потом он догнал и окутал ее, отчего Емельяну показалось, что Яны вдруг не стало... Но вихрь будто мальчишка-баловник покружил, попрыгал и удалился своей дорогой, осыпав Яну с ног до головы снежинками.
Посмотрел Емельян на дом, что напротив, — никаких признаков жизни. Даже труба-дымоход перестала дымить. Погас огонь в печи и некому оживить его. Была жизнь в избе и враз скончалась. И не естественным образом перестала существовать, а насильно.
— Денис, — обратился вдруг Емельян к молчаливо сидевшему напарнику, — ты советовал мне копить злость. Дозволь доложить, что ее у меня уже под завязку. Дальше некуда! Взгляни-ка на свою луковицу: долго еще ждать?
Денис достал из кармана часы, висевшие на длинной цепочке, нажал на головку, отчего подпрыгнула крышка, обнажившая белый циферблат с римскими цифрами, и близко поднес их к глазам.
— Двадцать минут шестого.
— Всего?
— Ни минуты больше... Приляг на часок. Отдохни перед боем. А я пободрствую.
Емельян послушался, вытянулся на топчане и вскоре тихо захрапел.
Проснулся от легкого толчка в бок. И мгновенно поднялся.
— Что, уже?
— Семь тридцать, — сообщил время Денис. — Господа офицеры уже на одну вайнфляше опорожнили... И нам туда пора!
— Вайнфляше — в смысле бутылку?
— Ну, молодец, в немецком, кажется, соображаешь.
— А ты думал! Я еще с ними поговорю..
В восемь вечера Усольцев и Кулешевский, одетые в форму немецких офицеров, с портфелями в руках вышли на пустынную темную улицу. А ветер свирепствовал, швыряя в лицо колючий снег.
Первый патруль встретился им у перекрестка улиц. Два солдата с автоматами, стуча каблуками, будто подтанцовывая, сначала обругали погоду, потом поинтересовались, что это господа офицеры в такое ненастье вздумали пешком топать. Кулешевский, держа пошатывавшегося друга под руку, объяснил, что они вовсе не собирались останавливаться в этой дыре, но до Бобруйска, куда едут, еще далеко, а их машина застряла километрах в пяти отсюда. И как назло зуб у друга разболелся, пришлось русским шнапсом заглушать боль, ну и, конечно, он захмелел. Один из солдат, потирая руки, как услышал про шнапс, высказался со всей определенностью, что в такую проклятую погоду никому не грешно пропустить рюмочку — он и сам не прочь. Кулешевский доверительно сообщил, что у него имеется бутылочка, и мог бы угостить, но не повредит ли это патрульным?..
— Что вы, герр хауптман, на таком морозе глоток шнапса — одно спасение!
— Стакана не имеем, можете прямо из горлышка. — Кулешевский протянул патрульным бутылку.
Один солидно глотнул — аж съежился, и второй проделал ту же операцию.
— Спасибо! — сказал второй и протянул Кулешевскому бутылку. — Тут еще осталось.
— Не надо. Возьмите себе.
Усольцев будто немой замычал, показывая на зуб. Солдат понял: мол, болит, надо шнапсом сполоснуть, и протянул бутылку. Усольцев набрал чуть-чуть самогона в рот и снова отдал патрульному бутылку.
Солдаты, кажется, захмелели. Стали наперебой рассказывать о празднике в казино, о шнапсе, который там льется рекой.
— И вам советуем туда пойти, — уговаривали патрульные. — Отогреетесь...
— Это далеко? — спросил Кулешевский.
— Нет, совсем близко, — сказал один из солдат.
— Мы проводим их, Ганс, — предложил второй.
— Правильно, Курт!