— А отец твой где? — поинтересовался Виктор Лукич.
— Немцы убили. До смерти прикладами били его. Кричали: «Большевик!» — и били. И хату нашу спалили...
— А мою? — вырвалось у деда Сымона.
— Не знаю. Когда немцы ушли из Гати, я побежал в лес.
— Значит, сейчас фашистов в Гати нет? — спросил Змитрок.
— Ага. В лесу сховався и видел, как они сели в автомобиль и уехали. Еще из автомобиля стреляли по лесу.
— Трогайте, Сымон Сысоевич, — сказал, садясь в сани, секретарь райкома.
— И меня возьмите, — произнес Стасик. — Маму найду...
— Садись, садись. Все садитесь!
Змитрок легко вскочил на коня и спросил:
— Где же все-таки Емельян? Неужели на складе подорвался?
— Не верю, — возразил Виктор Лукич. — Он живучий... Емельян не должен погибнуть!
Дед Сымон дернул вожжами, и лошадь легко побежала по заснеженной санной дороге, а седоки — секретарь подпольного райкома и все остальные, опечаленные неудавшимся поиском и разбоем карателей в Гати, умолкли.
У каждого были свои думы. Змитроку хотелось, чтобы лес не кончался, ибо только здесь должен быть Емельян: так ведь Янка на бересте написал... И Виктор Лукич тоже не спешил хоронить уральца: может, объявится где-нибудь, подаст голос?
Где-то вблизи, будто прямо за лесом, что-то гулко ухнуло — не то снаряд, не то мина, и пошла пальба: длинно застрочил пулемет, застучали автоматы.
Война по-прежнему рвала землю.
Часть вторая. Берег правый
1
Емельян бежал изо всех сил.
Ему казалось, что вот-вот его догонят и — прощай, свобода.
Не от опасности бежал Усольцев, к ней вроде привычен был, в свою партизанскую бытность каких только страхов не повидал! От лжи бежал... Дикой лжи!.. Напраслины.
Пучеглазый лейтенант, прижав Емельяна в углу, визгливо твердил:
— А ну, так твою, признавайся, за что жив остался? Все полегли, а он, вишь, целехонек!
Емельян от этих слов холодным потом покрылся, рванул на себе гимнастерку, за ней и нательную рубаху, оголив особисту свою искалеченную грудь.
Лейтенант, как показалось Усольцеву, трухнул: быстро сделал шаг назад и стал шарить по кобуре:
— Ты это что!
Емельян со сдержанной яростью тихо произнес:
— Полюбуйся, как фашисты-гады разукрасили меня.
Особист побагровел, закричал еще сильнее:
— Социалистическую собственность изодрал... И за это ответишь! — велел увести арестованного.
В сарайчике, сыром и тесном, куда привел его красноармеец-постовой, стало Емельяну совсем худо, хотелось волком выть. За что его так? Да, был в окружении. Даже немцу в лапы попал, но до плена же не дошло — фрица прикончил, автомат его взял и убежал. Да, убежал, и не на печь к теще, а к партизанам. Воевал... Любой из отряда подтвердит.
Все ведь выложил лейтенанту этому визгливому, ничего не утаил, никого не обманывал, назвал часть, в которой начинал службу, и партизанский отряд, командира — можно же справки навести, а он свое: изменник, присягу нарушил, врагам Родины сдался... Надо же такое наплести!
Трое суток валялся Емельян в сарае, только на допросы и по нужде выводили, а все остальное время маялся взаперти. Один со своими думами. Снова один... Как бывало... Перед глазами мельтешит пучеглазый лейтенант. Опротивел он Емельяну: злой, суетливый. Кто он? Может, сам и есть враг?.. И на ум пришел полицай Гнидюк, которого Емельян расстрелял за зверства. А теперь — ни оружия, ни свободы.
Опустились отяжелевшие веки, стало темным-темно... Какая-то длинная рука, будто вилы, тянулась к его лицу. Емельян в ужасе отпрянул и нырнул, как крот, в узкую нору. Долго полз в темноте и мраке... И очутился в светлом зале с длинным столом, за которым сидели двое: один усатый, пожилой, с трубкой во рту, другой — пучеглазый особист. Емельяну очень было знакомо лицо усатого, но не мог припомнить, где он его встречал. И Емельян на цыпочках подошел к нему и быстро-быстро прошептал в ухо: «Прогони пучеглазого, враг он. Убьет тебя...»
«Фу ты...» — очнулся Емельян. Какая чертовщина приснилась! Нет, нельзя оставаться здесь, как-то выбираться надо, а то не ровен час и к стенке поставит пучеглазый. И он вдруг остро ощутил близость смерти.
Такое уже было: в самом начале войны, когда вражий танк подполз к его окопу и начал утюжить. И ведь нашел тогда спасение, живой остался...
А как быть сейчас? Может, сарай подпалить? Поднимется суматоха — бежать можно...
Емельян горько усмехнулся: вот придумал нелепицу, да и спичек нет...
Емельян потрогал руками шершавую дощатую стену — вмиг загорелась бы! — взглянул на крышу и заметил дыру в соломе...