Выбрать главу

— Ты чего?.. Спятил? — Захар отстранил от себя Усольцева.

— Спасибо тебе, дружок! — сказал Емельян и, проталкиваясь мимо столпившихся бойцов, двинулся прямо к политруку. Следом пошел и Нечаев.

Но вплотную подойти к комиссару Усольцев не смог: бойцы стояли плотно и ловили каждое комиссарово слово. У них было много вопросов: и на какой фронт едут, и когда будет горячая пища, и почему часты остановки в пути, но главный вопрос, который волновал буквально всех: как там на фронте? Неужто немец уже к Волге подошел?

Усольцев, на которого шикали со всех сторон, чтоб стоял спокойно, вынужден был подчиниться. Ничего, подумал он, можно и повременить, будет же конец вопросам — расступится братва, вот тогда и шагнет он к своему партизанскому комиссару: «Узнаете?.. Залужский лес... речку Птичь... Помните?»

Должен помнить. Вместе же там фашистов колошматили. Сколько раз ему, Емельяну, приходилось идти на задание по приказу самого комиссара отряда... Вот бы сейчас сюда пучеглазого лейтенанта, пущай бы держал ответ перед товарищем старшим политруком за свои пакостные слова.

Емельян вдруг явственно ощутил голод: перед глазами запрыгали черные точки, рот сковала сухость, а ноги будто ватными стали. Не мудрено, ведь со вчерашнего дня пищи не видел. Завалящую бы корочку хлеба! Машинально пошарил в карманах брюк, хотя знал, что там пусто, но все-таки... Откуда-то потянуло чесноком... Значит, кто-то поблизости ест. Емельян оглянулся, силясь увидеть того счастливчика, который, возможно, поделится с ним хоть какой-нибудь съестной крохой.

— Захар, это ты жуешь?

— Нет, — удивленно произнес Нечаев. — А что?

— Померещилось, — вяло прошептал Емельян. Захар все понял и, обращаясь к рядом стоявшему бойцу, тихо спросил:

— Нет ли сахару или хлебца?

На счастье у соседа нашелся приличный кусок сахара-рафинада.

— Премного благодарен, — произнес Нечаев и тут же сунул рафинад в Емельянову руку.

Усольцев так увлекся сахаром, что даже не заметил, как оборвалась речь комиссара и каким образом комиссар, преодолев плотное кольцо бойцов, оказался рядом с ним.

— Усольцев?.. Емельян?.. Уралец?.. Не ошибаюсь?

Емельян аж оцепенел от неловкости.

— Какими судьбами? — продолжал допытываться комиссар.

Усольцев пристально посмотрел в лицо Марголину: изменился ли? Конечно! Вон какой шрам. А густую копну темных волос усеяла седина.

— Ну, чего онемел? — толкнул Емельяна в бок Нечаев.

Усольцев, опомнившись, сплюнул нерастаявший еще рафинад и громко произнес:

— Так точно! Усольцев Емельян... Тот самый уралец...

— И мой давний боевой друг! — так же, как и Усольцев, громко произнес комиссар и, обхватив Емельяна, прижал его к себе.

— Елки-моталки! — Нечаев подмигнул бойцу, который сахаром угостил. — Во как бывает...

А комиссар, обращаясь ко всем, сказал:

— Перед вами бесстрашный истребитель фашистов... Но об этом потом, — и, повернувшись к Усольцеву, спросил: — А что так выглядишь? Без ремня и весь изодран...

— Из госпиталя я, — ответил Емельян и запнулся.

— Сбежал? — допытывался комиссар.

— Оно так... Сбежал...

Усольцеву не хотелось при всех говорить о том, что он пережил в эти три дня, и о лейтенанте, который чуть к стенке не поставил, да и перед Нечаевым неловко было, про какую-то телку наплел.

— Говори, товарищ Усольцев, — подбадривал комиссар. — Смелее. Тут все свои.

Паровоз длинно загудел.

— По вагонам, товарищи! — скомандовал комиссар и, взяв Усольцева за локоть, повел его в свою теплушку.

— Мне-то можно с вами? — обратился к комиссару Нечаев. — Я с ним... Сопровождаю...

— Как сопровождаете?.. Разве товарищ Усольцев арестованный?

— Не-е, я подсобляю ему.

— Коль подсобляете, то можно. Давайте к нам!

В теплушке, в которой находился штаб стрелкового батальона, было совсем свободно. Усольцева и Нечаева угостили крепко заваренным чаем. Чай взбодрил Емельяна, и сейчас ему захотелось рассказать о своих мытарствах и товарищу комиссару, и всем, кто был в теплушке. Захар тоже пусть услышит всю правду.

2

Правда... Вот она его, Усольцева, собственная правда, хотя и горькая. Все, как было, как шел и как дошел, — начистоту выложил. Однако ж когда на разъезде Дубки склад фашистских снарядов рванул, и в лес удалился, чтоб уйти от погони, его так хлестнуло по груди, что помнит лишь, как в снег головой уткнулся... И больше в памяти ничего не осталось — провал.

Очнулся Емельян уже в избе. Как попал сюда, кто приволок его и уложил на полати за печкой — ведать не ведал. Только увидел перед собой белое женское лицо и пухлые губы. Вздрогнул: точь-в-точь такие у его Степаниды. Нет, это не Степанида... Губы шевелились и что-то шептали... Может, эта женщина наткнулась на него, израненного и беспомощного, и тайком в свою хату привезла. А вот кто она, как зовут — Емельян так и не узнал. Бесшумно, как тени, появились мужики в тулупах, кажется, их было двое, и понесли его из хаты. Куда? Не смог спросить: грудь и горло сдавило, дышать было невыносимо больно, не то что говорить. И снова укутало Емельяна беспамятство. Застонал лишь, когда ощутил тяжелую боль в ушах. Услышал гул и какое-то странное тарахтенье. Открыл глаза и увидел рядом с собой человека в тулупе, с жиденькой бородкой. В ушах еще сильнее давило. Шевельнул головой, чтоб как-то избавиться от боли, но никакого облегчения не наступило.