Он понял намек, качнул бобровой шапкой. Сейчас он полагал, что я не вру, хотя я врал, потому что приближать к себе такого упыря как Таленк, а тем более возвышать его было бы чистым самоубийством. Но — я стремился усыпить его бдительность на время, чтобы он, ни дай бог, не подумал, что со временем я планирую его устранить.
Таленк потер лицо кончиками пальцев, обернулся к захлопнутой двери. Сказал тихо:
— Я ведь знаю, что вы имперсонатор… То есть особа, выдающая себя за Торнхелла… И вы знаете. Не представляю, как вам удалось противостоять магии Ревинзера… Мне, признаться, странно слышать, что вы хотите наладить жизнь в этой гнилой развалюхе… Тут кругом вор на воре, Степь под боком, двое принцев-кретинов — наследников Растара… Смуты страшные… Дэйрдрины в Китране… Вы, крейн… Вы уверены, что справитесь?
— Для этого меня призвали.
— А если вы не справитесь?
— Значит, такова моя судьба. Но я справлюсь.
Он понял, что я не шучу и спросил, осторожно подбирая слова, зондируя меня на предмет фанатизма:
— Однако на этом пути… существует опасность превратиться в такого… хм, святого… который идет к цели… забыв о собственном благе…
То есть не пристегивает к себе крупные денежные каналы, просто потому, что не хочет превратиться в такого же упыря, как ты, и знает, что идея побеждает любые деньги, просто потому что за идеей — большая правда.
Я улыбнулся и, понизив тон — ну просто заговорщик! — сказал:
— О собственном благе забывать не следует никогда. Зачем же забывать о собственном благе? Это несусветная чушь, забывать о собственном благе! Нет, Таленк, мы с вами не святые. Мы — люди дела. Вы понимаете?
Он кивнул, но взгляд, брошенный искоса, показал — не верит. Все-таки числит меня пока что по разряду святых, а значит — идейных, опасных противников. Не удалось его переубедить, хотя сомнения в его душе я посеял.
— Вы можете спокойно заниматься своими делами, Таленк, — сказал я веско. — Но за малейшие препятствия в работе моей газеты… и любых моих дел — вам не поздоровиться. Вы можете спокойно заниматься своими делами, однако у меня есть два условия. Первое: вы немедленно, сегодня же вечером, снимите все противочумные карантины и распространите слухи, что молитвы архканцлера уничтожили черный мор. А на городских кордонах вновь будут дежурить Алые Бришера. Это — второе условие. Продовольствие в город должно поставляться невозбранно.
Он на миг отвернулся, скрыл, видимо, удивленную, досадливую гримасу: если продовольствие будет поставляться невозбранно, он потеряет свои доходы с контрабанды, которой занимаются рыбаки Счастливого.
Обернулся ко мне и сказал:
— А разве черный мор…
— Поверьте, его больше не будет.
— Совсем?
— Совсем. Я его уничтожил… своими молитвами. Так и скажите всем, кому надо.
Он помолчал, что-то обдумывая. Чуял подвох, и одновременно понимал, что насчет черного мора я не лгу. Кажется, о том, что черный мор распространяют Умеренные, все-таки не знал. Сказал тихо:
— Я сниму только те заставы, на которых городская стража. Заставы Умеренных мне не снять.
— О заставах Умеренных я позабочусь сам.
— Алых отстранил от дежурств у ворот Норатора Коронный совет.
— Это не страшно, я сегодня же верну их своим указом. Продовольствие в столицу должно доставляться невозбранно.
— Я понимаю, ваше сиятельство.
— Анира Най — ваша креатура?
При упоминании этого имени в глазах Таленка на миг сверкнула молния. Он проговорил быстро, четко, и откровенно:
— Морская Гильдия мне не подчиняется… Она сама по себе… Она слишком… сильна. Под нею порт и вся официальная морская торговля, а еще — больше половины игорных домов. Я пытаюсь противостоять… Но пока безуспешно.
— Очень хорошо. Мешает ли вам Анира Най, Таленк?
— Мешает, Торнхелл. Ее заработки сейчас огромны…
— Значит, для нашего общего блага Морскую Гильдию придется отодвинуть от дел…
Его глаза сверкнули. Ну наконец-то я нащупал реперную точку, от которой можно плясать и выстраивать с бургомистром более-менее верный союз.
— Это сложно. У Най очнеь много людей. И денег.
Да-да, у нее много боевиков. Вы, братцы, ничем не отличаетесь от Печальников, Палачей и Страдальцев, как уже говорил, только дела ваши вершатся на самом верху.