Особая роль отводилась оперативникам из НКГБ. Поскольку местные подразделения находились в стадии организации, а время требовало срочных действий, в помощь им направлялись оперативные работники из других областных управлений и даже из центрального аппарата Наркомата государственной безопасности, из Москвы.
Ознакомившись в Молодечненском управлении НКГБ с оперативной обстановкой в области и районе вероятных своих действий, Буслаев добирался до города Поставы на попутках. Вначале это был обкомовский «виллис», следовавший в том же направлении. Большак местами был изрядно разбит. Продвигались медленно, чтобы не оказаться в воронке от снаряда или бомбы либо в кювете. Ехал Антон в напряжении. Но еще больше ему доставляло переживаний то, что он видел по обе стороны дороги: будто пронесся смерч невероятной силы, превратив обезлюдевшие строения в руины. Справа показался чудом уцелевший лесной массив. Шофер остановил машину.
— Отсюда до Постав рукой подать, — сказал он. — Километров этак восемь. Не более двенадцати. Молодой, добежишь дотемна. А мне — прямо!
— Всего-то десять минут езды. Подбросил бы, парень. Время ценное теряю, понимаешь, — попросил его Буслаев.
— Э, нет… — замотал головой водитель. — Не уговаривай меня. Во-первых, хозяин будет ругаться, если запоздаю за ним приехать. А во-вторых, там из-за каждого дерева и куста машины обстреливают. Бывай здоров! — И сорвался с места.
Солнце садилось за лесом. Похрустывал под ногами снег. Буслаев шагал по обочине лесной дороги в длинной шинели без погон, в гражданском картузе на манер «тельмановки», считая поваленные телеграфные столбы. Тревожно крича, пронеслась стая галок. А дальше — зловещая тишина. Впереди замаячили деревенские дровни. Антон замедлил шаг, распахнул шинель, переложил пистолет «ТТ» из заднего кармана брюк за ремень гимнастерки.
На дороге показался старик, ехавший на санях за бревном, лежавшем на обочине дороги. Антон помог взвалить бревно на сани.
— Далече, парень, топаешь?
— В Поставы, дедушка.
— По делу аль в гости к кому? — любопытствовал тот.
— Бабушку иду проведать, — сочинил Антон, чтобы не раскрывать себя.
— Садись, подвезу. Все равно мимо Постав еду.
Старик оказался словоохотливым. Рассказал, как лютовал в этих краях немец. А сейчас бандиты, особенно из банды Краковского, зверствуют, не щадя ни старых, ни малых, ни калек. И никакой на них управы! Да и милиция-то — одни осодмильцы…
— Так что, смотри в оба, парень. То, что ты не из здешних, их не остановит.
— Как вас зовут, дедушка? — спросил Антон. — Может, когда и встретимся.
— Заринь, — ответил старик. — Любого спроси, покажет мою деревню и дом на берегу озера.
Невдалеке показался город. Заринь остановился на развилке дорог.
— Мне прямо, а тебе налево, сынок. Отсюда до Постав не более версты. Видишь, впереди костел. Вот и держись его.
— Спасибо, дедушка Заринь, — поблагодарил Антон, выбираясь из саней.
— Ступай через болото. Оно короче будет, — посоветовал Заринь. — Это летом здесь топко. А нынче не опасно, не провалишься.
Буслаев шел по заледенелому и заснеженному болоту уже в сумерках, обходя то ушедший в трясину подбитый сгоревший танк, то затонувшее по самый лафет искореженное артиллерийское орудие. Танков было не счесть. И со свастикой, и со звездой на орудийных башнях.
Полыхнуло пламя пожара на городской окраине. Низко стелился и плыл над строениями черный дым. На фоне огненного зарева видно было, как над болотом перелетали с места на место отдельные птицы. Заглядевшись на них, Антон споткнулся и упал ничком. И, о ужас! Вскочив, он увидел, что лежал на мертвеце. Совсем рядом из-под снега высовывались руки и ноги других трупов. Это навевало неприятное чувство, какое бывает, когда идешь один ночью через кладбище. Кажется, что мертвецы поднялись из могил и охотятся за живыми, вот-вот схватят.
Пытаясь поскорее выбраться из этих мест, Буслаев ускорил шаг. Ноги же его ощущали под собой то человеческую голову, то руки, а то и вовсе — туловище. Оледеневшие, они были незаметны глазом, так как находились под слоем снега и внешне казались болотными кочками. Почувствовав, что наступил на труп, и соскользнув с него, он вздрогнул. Казалось, тот ожил и сбросил его с себя. Но трупов было так много, что миновать их было невозможно. Чтобы не наступать на них, вышагивал от одного снежного бугорка, будто нарытого кротами, к другому.
И вдруг, словно напуганная кем-то, стая воронов вспорхнула с насиженного места и, противно каркая, закружила над ним, стараясь, видимо, прогнать. Вглядевшись, Антон увидел целое поле, казалось, вылезавших ему навстречу ног и рук, скрюченных тел гитлеровских и советских воинов. И все без сапог и шапок, без шинелей. То, видно, совсем обедневшие жители округи недавно раздели убитых солдат войны, чтобы хоть как-то пережить холода. Оголенные, они лежали поверх снега и становились добычей питавшихся мертвечиной воронья. Глаза были ими выклеваны, тело и лицо обезображены.
Антон и в мирное-то время избегал покойников. При одном лишь виде их ему становилось не по себе. Не в состоянии был даже надеть крестик на шею умершего отца, о чем просила бабушка. Сейчас же перед ним предстала картина преисподней, где вершит всем Сатана. В глазах потемнело. Усилием воли он взял себя в руки. Еще торопливее стал его шаг. Рвался покинуть кладбище мертвецов, но от этого не переставал спотыкаться о них. Падал, спотыкался и снова шел.
Оставив позади кладбище людей и металла, Антон остановился, чтобы передохнуть, прийти в себя. Долго всматривался в густую мглу над болотом, вслушивался в завывание метели, напоминавшее траурную музыку, реквием по погибшим. В воображении оживали воины, идущие в атаку с криками «ур-ра!». Слышался и стрекот автоматных очередей, лязг танковых гусениц, раскаты артиллерийских залпов. Чувствовал, как сотрясается земля под ногами. Ветер доносил чад подбитой горящей бронетехники. И среди всего этого — жесткие команды: «Vorwarts! Вперед! Feuer! Огонь!..» Падали люди, сраженные насмерть, стонали тяжело раненные. И фашисты, и коммунисты, и беспартийные. Русские, немцы, белорусы. Кого-то тут же поглощала трясина. Не ушедшие в нее становились добычей пернатых и четвероногих хищников и мародеров. Одумаются ли когда-нибудь люди или снова, чуть что, станут хвататься за оружие, с годами все более смертоносное.
Вдали показался «виллис», освещавший путь фарами. Именно здесь, на развилке дорог, Антон расстался с Заринем. Всего-то метров триста по болоту, а казалось, прошел, прополз всю войну и даже был участником сражения с иноземными захватчиками.
И вдруг со стороны леса — автоматная очередь и тотчас разрыв фанаты. То, видно, били по «виллису», но тому удалось проскочить. Но кто же стрелял? Бандиты?..
Антон направился в Поставы. Единственный фонарь на уличном столбе светил довольно ярко. Увидел стаю мчавшихся на него собак. И вот они уже совсем близко, рядом. Обыкновенные дворняги и лишь вожак — немецкая овчарка. Брошенные людьми, одичавшие, изголодавшиеся, как вкопанные они остановились перед Антоном, взяли его в полукольцо. Уставились своими умными глазами на него.
— Ну что, лохматые друзья человека! Хотите есть? Понимаю. Нет у меня ничего для вас. Было бы, конечно же, поделился бы с вами последним куском своим.
Мохнатые поняли его. Вожак грозно зарычал на Антона, пролаял что-то не лестное для него, возможно, угрожал. Разнопородные сородичи поддержали его требовательным грозным лаем. Перестроились, стали окружать его. У вожака вздыбилась шерсть. Почувствовав угрозу нападения, Буслаев выхватил пистолет и трижды выстрелил в воздух. Это отпугнуло собак. Стая сорвалась с места. Перелаиваясь о чем-то между собой, обгоняя одна другую, мохнатые устремились в сторону болота.
Едва Антон заткнул пистолет за пояс, как услышал окрик:
— Стоять! Ни с места!
— Кто такие, что приказываете? — спросил он.
— Зиновий, отбери у него пистолет, — приказал тот, что ростом повыше, и направил на него винтовку.