Разделся Антон в предбаннике, сколоченном из горбыля и оттого холодном. Когда вошел в парилку, на него пахнуло жаром. Заринь брызнул из ковшика горячей водой на раскаленную каменку. Крохотное помещение тотчас заполнилось паром. Заринь взял из шайки, стоящей на полу, устланном сосновыми ветками, дубовый веник и принялся обмахивать им гостя. Раскаленный воздух, пропитанный ароматом сосны и дуба, пронизывал все поры, очищая и заставляя их дышать, разгонял кровь по организму, способствуя поправке.
Когда Антон окончательно прогрелся, старик «загнал» его на отмытый добела полок, где было еще жарче. Извлек из другой шайки с распущенным там мылом огромную лыковую мочалку и стал разгонять ею по телу мыльную пену, приговаривая:
— Банька, сынок, почище всякой микстуры и порошков. Жар, пар да дубовый веник любую хворь изгоняют из организма. Так что, считай, все, что было с тобой, — позади.
— Я, кажется, начинаю чувствовать это, — подтвердил Антон.
— У меня на квартире прошлой осенью стоял гитлеровский оберст, по нашему, значит, полковник, — продолжал старик. — Так я его шкуру так намочаливал, так веником опахивал, что он только кряхтел от удовольствия и все говорил: «Хорош русише банька! Большевиков уничтожим, непременно построю у себя на усадьбе такую же. А тебя, старче, хоть ты и русише швайн, возьму банщиком. Будешь спину мою тереть!» И заливался смехом.
— Это же оскорбительно: швайн по-русски — свинья. Да и сам он, видно, был лютым зверем.
— А как же. Столько людей наших погубил, десятки деревень уничтожил, божьи храмы сжигал.
Антону стало неприятно оттого, что Заринь, этот добродушный, хлебосольный старик мыл гитлеровского офицера, да еще с таким же усердием, как и его, чекиста.
Старик тем временем схватил ведро с водой, в котором плавали льдышки, поднял над ним, Буслаев понял, что он намерен его окатить и даже напрягся весь в ожидании страшного ледяного душа. Опасения, однако, были напрасными. Ощущение такое, будто вылили на него ушат теплой воды да еще прошлись по телу ласковыми женскими пальчиками. Блаженное состояние!
Но вот вода кончилась. Антон спросил:
— А что, того оберста так и отпустили с Богом и он теперь где-нибудь убивает наших детей, женщин, стариков?
Заринь не слышал вопроса. Схватил пустое ведро, выставил его на улицу и голый побежал по снегу к себе домой за вторым ведром, только пятки сверкали. Жена заметила его, неугомонного, и вынесла ему ведро из сеней. Вернувшись, теперь уже с двумя ведрами, он опустился к проруби, зачерпнул воды со льдом.
Антон решил испытать на себе прелести деревенской жизни. Вышел из парной, постоял с минуту на половике в предбаннике, набравшись решимости, шагнул босой на снег и даже попробовал походить по нему. Испытав и это ощущение, позволил себе покататься по пушистому, слепящему глаза снегу. Это было ни с чем не сравнимо. Казалось, не снег, а горячий морской песок под ним.
Заринь похвалил его за смелость.
И снова — полок. Старик на этот раз вылил оба ведра ледяной воды с плавающими льдинками ему на спину. Антону же показалось, будто пахнуло на него теплым южным ветерком.
Когда одевались в предбаннике, Буслаев повторил вопрос о гитлеровском полковнике.
— Конечно, я не упустил такую птицу, лейтенант, — сказал Заринь. — Оберста мы с бабкой моей накормили досыта русскими щами из квашеной капусты. Подлили в тарелку снотворного. Когда он заснул, по моему сигналу подъехали партизаны. Тихо сняли часовых, которые были приставлены к моей избе для охраны офицера. А его положили в сани, прикрыли сеном и в лес! А оттуда — самолетом в Москву. Ценный «язык» оказался. Важные сведения дал. — С гордостью добавил: — Мне за него орден Красной Звезды Батя вручил в своем штабе.
Буслаев быстро шел на поправку. И строил замысловатые планы, каким образом изловить наконец Краковского, покончить с другими бандформированиями. И о своей жизни с Лидой не раз думал: как сложится она? Временами его почему-то охватывало беспокойство.
ПРЕДАТЕЛЬ
Антон не знал, что в этот день, 20 апреля 1945 года, Гитлер в своем подземном бункере напротив рейхстага, у самых Бранденбургских ворот в последний раз в жизни отмечал с Евой Браун свой день рождения, но и без того все говорило о том, что война идет к завершению, а с нею близится и конец рейха. Завершал и он свой Берлин — работу по ликвидации бандформирований в Поставских лесах.
Теперь дошли руки, наконец, и до Зиновия Аверкина. Разбирая день за днем трофейные бумаги почившего в бозе поставского горотдела Службы безопасности, он вдруг обнаружил, что Аверкин был ее агентом. Это подтолкнуло Антона к необходимости разобраться с его преступной деятельностью, и в поисках свидетельских показаний он отправился к Егору Богачеву.
В дом Богачевых возвратилась жизнь. Егор много пережил в лесу, зато теперь, впервые за годы войны, почувствовал себя человеком. Не представлял себе, насколько полно и навсегда, но все же искупил свою вину перед народом. Но и осторожность, естественно, приходилось соблюдать, поскольку иногда к нему наведывались те, кто уцелел после разгрома банды. И тогда Анна давала Егору знать об их появлении. Егор уходил в прежний свой схрон на чердаке дома. Им же она объясняла, что с того дня, как Буслаев побывал в лагере, ничего о нем не знает, предполагает, что если не погиб, то подался куда-либо в другие места. Так и не дознавшись ничего, они уходили.
Первый свой визит после выздоровления Буслаев сделал именно к нему, и Егор справедливо расценил это, как гарантию того, что никто и никогда не упрекнет, не напомнит ему о прошлом, о котором он и сам вспоминать не хотел.
Лейтенант ничуть не сомневался, что Зиновий — предатель. Конечно же, это он доносил Краковскому о его передвижениях по району, о планах ликвидации банды. Однако подозрения — не основание для привлечения человека к ответственности, тем более к уголовной. Требовались улики, свидетельские показания, без этого ни один уважающий себя судья не примет дело к производству и не осудит его. Позвонили из следственного изолятора. Следователь, которому поручено вести предварительное следствие, уже торопит с доказательствами вины Зиновия. Буслаев решил поговорить о нем с Егором.
Почему выбор Краковского пал именно на этого человека? — спросил он.
— Да как вам сказать… — задумался Егор. — Я ведь тоже не могу всего знать. Завербован-то он был еще до того, как я объявился в банде. Возможно, еще Службой безопасности и СД.
— И все-таки?
— Лично мне Зиновий высказывал сожаление по поводу того, что кончились-де гитлеровские порядки, что снова жить придется при Советах. Падок он и на деньги. Любит, чтобы они всегда позванивали в его кармане. Да и выпить не дурак, но только чтобы на халяву.
— О чем конкретно Зиновий доносил Краковскому — вам известно?
— Он ли, другой ли кто доносил атаману — не знаю. Однако Зиновий был в курсе любых ваших затей. Это уж точно! Чуть что, он уже в лагере. А не он, так Варька-Шалашовка. Когда Краковский спрашивал: «Откуда знаешь?», она отвечала: «Зиновий сообщил».
— А еще каким образом Краковскому становилось об этом известно?
— Какими путями… — перевел на свой язык Егор. — Не знаю других людей, чтобы связаны были с внешним миром и ему доносили. Зиновий и Варвара — дело очевидное. Она — любовница Краковского. Он в ее доме — свой человек.
— Спасибо, Егор Степанович.
— Может быть, потом вспомню чего еще, так скажу.
— Буду надеяться… А вам известен некто Михей Брагин?
— Как же, знаю и его. Во время оккупации он с гестаповцами был на короткой ноге. Встречал я его и с начальником Службы безопасности и с его заместителем. Дружил с Краковским. Слыхал, что и сейчас тот бывает у него.
— Это верно, что его сыновья служили в роте СС, которой командовал Краковский?
— Сущая правда! — с гневом произнес Егор. — И не только облавы они устраивали на партизан, прочесывали леса. Но и в поселках, в деревнях, да и на железной дороге Бог весть что вытворяли. Жизни от них никому не было. Угоняли жителей в Германию, особенно тех, кто помоложе, и даже детей. Гитлеровцы давали им волю творить все, что хотят. Они пьянствовали и насильничали, зверствовали заодно с ними. Думаю, что Брагин Михей и сейчас поддерживает связь с сыновьями. Конечно, тайным образом. Мне Рябинин Федор говорил об этом. Он был в курсе всех их шашней. Знал и о том, что Краковский надеялся с их помощью подготовить для себя теплое местечко на Западе. Хитер мужик! Ничего не скажешь…