Да, уж Титов мастер глубокого плавания, ничего не скажешь. Конечно, если уж начали с Калабушева, остальное вытекало одно из другого. Все сходилось к Калабушеву, точнее, к морскому змею, в существование которого он упрямо верил.
— Ведь путешествие не считалось опасным, — заметил Лавров. — Никто не поручал им обследовать Тумберлинк. Просто крейсирование вдоль каньона — и все. Что произошло, никто не знает.
— Скажите, — спросил я Лаврова напрямик, — а вы сами верите в этого…
Лавров улыбнулся.
— Я понимаю ваше недоумение. В двадцать первом веке — и вдруг старые матросские сказки. Но, видите ли, сказки это или нет, может окончательно выясниться именно в нашем веке. Парадокс? Никакого парадокса. Зоологи до сих пор спорят о некоторых представителях даже сухопутной фауны, были они или нет. А когда в прошлом веке ученые обнаружили кистеперую рыбу, они не хотели верить своим глазам. Считалось, что последние латимерии вымерли несколько десятков миллионов лет назад, уступив место другим видам. А потом поймали еще несколько латимерий. Что же, вы думаете, ископаемые рыбы стали возрождаться? Ничего подобного. Наука расширяла поиск — и больше латимерии стало попадаться на глаза ученым. Вспомните, что океаны во всей их толще начали обследовать сравнительно не так давно, а объединить свои усилия так, как это теперь делают ученые всей Земли, раньше они тоже не могли.
— Но морских змеев что-то до сих пор не попадалось, — заметил я.
— Их, этих змеев, может быть, всего один или два, — серьезно сказал Лавров. — И вот где-то в последнем убежище их нашли.
— Раньше они почему-то чаще попадались на глаза, — сказал я. — И не стеснялись людей. Если верить сочинениям, которыми набиты шкафы Калабушева.
— Калабушев считает, что морские змеи — глубоководные существа, — все так же серьезно разъяснял Лавров. — А на поверхность выносились их трупы. Волнение, ветер и воображение людей придавали им облик живых. Потом их съедали птицы и рыбы. Существа вымирали, и поэтому их перестали встречать. Но, возможно, одна пара осталась.
— Я лично…
— Я ученый, — сухо прервал меня Лавров. — Мне нужны факты. А всякие "верю" или "не верю" не область науки.
— Я просто хотел сказать, — с ходу парировал я, — что Калабушев, возможно, как раз сейчас берет интервью у последнего из последних змеев. И что я лично сделаю все, что от меня зависит, чтобы это интервью не пропало для науки. Не гарантирую, что доставлю вам сюда морского змея, но Калабушева разыскать постараюсь.
Моя задиристость не очень их удивила. Они, должно быть, уже знали кое-что обо мне.
— Отлично, — сказал Агапов. — Я всегда считал, что правильный выбор состава экспедиции — половина ее успеха. Когда вы собираетесь отправиться, капитан?
— Через пятнадцать минут после того, как вы ответите мне на последний вопрос.
— Говорите.
— Что вам известно о характере Калабушева? Ведь вы его как будто хорошо знаете.
— Понимаю. Я должен сказать то, что может облегчить ваши поиски.
— Вот именно. Я должен представить себе, как бы поступил в том или ином случае Калабушев. Как поступил бы человек моего склада, я представляю. Как поступит Титов, я знаю точно. Про его действия я могу рассказать точнее, чем про свои. Таким образом, в уравнении одно неизвестное, от которого зависит все. Я не психолог, но мне придется заняться психологией.
— Трудно сказать, как поступит человек в неожиданных обстоятельствах, в раздумье сказал Агапов. — Известно одно: он очень упрям. К змеям у него страсть коллекционера. Представляете, на что способен такой человек, если ему представится реальная возможность пополнить свою коллекцию, допустим, самое маленькое — фотографией настоящего змея! Или хотя бы чего-то неизвестного нам, что принимали за змея. Что сказать еще? Он бесстрашен. Не знаю, не является ли это в данном случае осложняющим обстоятельством. По профессии он спелеолог.
— Спелеолог! — Я потер лоб. Этого еще недоставало!.. Я вспомнил опубликованную недавно статистику Контроля безопасности. Из нее вытекало, что по количеству несчастных случаев спелеологи занимают одно из первых мест среди других исследователей природы. Они залезают в такие тараканьи щели, где ничтожный сдвиг глубинной породы может привести к опасным последствиям. Основная причина, пояснял представитель Контроля безопасности, большинства происшествий — в нежелании исследователей укреплять пещеры и подземные ходы до первого проникновения туда людей. Те, с кем что-то случалось, как правило, хотели сначала изучить открытую ими полость земли в нетронутом виде, в каком ее создала природа. А потом уже они собирались пробивать запасные выходы, оборудовать комфортабельные штольни, ставить подпорки и защитные сетки. Далее, помнится, излагались советы Контроля безопасности, как сочетать требования науки и условия безопасного пребывания людей под землей. Дошли ли только эти здравые рекомендации до Калабушева?
— Все ясно, — сказал я. — Я отправлюсь немедленно.
— На аэродроме ждут, — сказал академик Лавров.
2
В эпоху парусного флота, когда морские змеи встречались так же часто, как непредугаданные штормы и штили, всякое порядочное описание морского путешествия начиналось с характеристики судна.
"17 июня 1741 года я ступил на палубу "Сидонии", — читал я в одной из фотокопий, пачкой которых снабдили меня на дорогу. — "Сидония" представляла собой прелестную трехмачтовую шхуну водоизмещением в 500 тонн, с такими искусными обводами носовой части, что они вызывали восхищение у каждого настоящего моряка".
Я решил, что не стоит нарушать эту традицию. Тем более что некий юный герой, ступивший на палубу прелестной "Сидонии", спустя некоторое время получил возможность собственными глазами разглядывать морского змея, что, возможно, предстоит и мне.
На "палубу" "Ската" я ступил на суше. Неспециалисты-глубоководники, возможно, не знают, как выглядит и что представляет собой "Скат". Ничего похожего на известные всем автоматические драги — огромные машины, ползающие по дну океанов и подбирающие руду, похожую на рассыпанную картошку. Мало сходства и с глубоководными исследовательскими или тем более туристскими суднами, изображениями которых пестрят страницы журналов. Ни подавляющих воображение размеров, ни могучих горизонтальных и вертикальных винтов, ни струйных аппаратов, действующих по принципу реактивного движения. Ни, замечу тут же, комфорта внутри.
Представьте себе геометрически правильный шар из прозрачного материала диаметром около двух метров. Шар, как планета Сатурн, опоясан плоским кольцом, вытянутым в одном направлении этаким эллиптическим блином. Блин толще там, где он примыкает к шару и совсем тонкий по краям.
Вот, в сущности, и все. Если не считать, конечно, тысячи дополнительных устройств. Не всякий заметит, что прозрачный шар двойной, то есть внутри наружного шара находится внутренний. Внутренний шар и есть та гондола, в которой я сижу. Он так сбалансирован по центру тяжести, что мое сиденье и пустующее кресло напарника, все приборы и рукоятки управления занимают одно и то же положение в пространстве независимо от того, как ведет себя наружная оболочка со своим блином. "Скат" может плыть хоть "вверх животом", я этого даже не замечу. Что касается того, что я назвал "блином", то это и обводы судна, и его двигатель, и движитель, и осязающее устройство. Гибкое, словно мускулистое, "туловище" может принимать самую различную форму, изгибаться, совершать колебательные движения частично или целиком — словом, плыть естественно и непринужденно.
С точки зрения маневренности лучшего глубоководного аппарата свет еще не видел. Предназначенный для детальных обследований горных хребтов и долин, узких каньонов и кратеров подводных вулканов, он по безопасности не имеет себе равных. Сколько я ни плавал в глубинах, я ни разу не видел, чтобы какая-нибудь живая рыбина, пусть самая крупная и неуклюжая, застряла бы где-нибудь в каменной подводной ловушке. А "Скат" последней модели по своей чувствительности к окружающей среде и техническому оснащению превосходит любую самую ловкую и сильную владычицу подводного царства. Для Калабушева избрали правильное судно. "Скат" может легко удрать от любого морского змея или парализовать его электрическим зарядом, если бы это понадобилось.