А почти в то же самое время из Горького в Лысково спешит «Победа» с шахматными шашечками по бокам. Полчаса назад ее взял у Московского вокзала седоватый мужчина в черном бобриковом пальто и синей суконной кепке. Теперь он сидит рядом с шофером и, кажется, подремывает, устало прикрыв глаза. На заднем сиденье багаж: чемодан и два каких-то мешка. Всю эту кладь поддерживает на поворотах женщина, закутанная поверх шубы в белый пуховый платок. Со своим спутником она не заговаривает. Шофер, лихо закусив папироску, летит вперед: обещаны, видно, ему щедрые чаевые.
Николай Иванович Губин аккуратно повесил пальто, обмахнул сапоги веничком. Хозяин дома — низенький старичок с козлиным клинышком бородки — суетливо семенил вокруг него, приговаривая:
— Пожалуйте, гости дорогие, пожалуйте…
Губин неодобрительно покосился:
— Не мельтеши. Жена, — обратился он к полной красивой женщине, — поднеси-ка!
Анна лениво повела плечами под белым платком, склонилась над хозяйственной сумкой, звякнула бутылками. На столе как-то незаметно появились стопки, соленые огурчики и грибки. Хозяин для своих лет был достаточно проворен.
Выпили, и Губин сразу свернул разговор:
— Я к тебе по делу, Никифор.
— Знамо, по делу. Да ты не торопись, согрейся сначала, — старичок подобрался: он сидел прямо, словно рюмка водки скинула с его плеч десяток лет. — Товару много?
— Хватит. Покупатель готов?
— Конгурову-сапожнику сейчас кожа нужна.
Губин налил три стопки.
— Махни, папаша, посошок да сходи за ним. Быстро!
Хозяин, довольно покряхтывая, хрустнул огурцом и вытеснился из-за стола.
Когда дверь за ним закрылась, Губин придвинулся к жене:
— Будешь сама продавать. Как всегда. Я сбоку припека, слышишь?
Она согласно кивнула головой:
— Хорошо.
Поднялась и — высокая, ладная — медленно прошлась по горнице. Губин встал тоже. В коричневом пиджачке с уже лоснящимися рукавами, в брюках, заправленных в голенища стареньких, давно не чищенных сапог, он выглядел невзрачным возле своей нарядной жены. Кроме того, она была выше мужа на полголовы.
— Скукота, — сказала Анна, — приедем домой — налижешься, ко мне лезть начнешь…
Губин прищурился:
— Хахаля завела?
— С тобой заведешь. У тебя каждый рубль, каждый человек на учете, ирод… — вздохнула женщина.
— Стоп! — оборвал ее муж. — Идут.
Он притулился в сторонке, сжался, сделался каким-то маленьким и неприметным.
Вслед за хозяином вошел кряжистый, крепкий старик. Он подозрительно оглядел гостей, кашлянул:
— Здрасьте…
— Здравствуйте, дедушка, здравствуйте, — шагнула к нему Анна, — раздевайтесь; может, с морозу-то выпьешь?
— Это можно.
Он протер запотевшие очки, разделся. И словно отвечая на его немой вопрос, хозяин еще раз подтвердил:
— Не сумлевайся, Олег Петрович, люди верные.
— Да и кому охота себя подводить? — подхватила женщина.
— А коли так, — спокойно подытожил сапожник, — кажи товар.
Анна развязала мешки. Торговалась долго и упорно. Дважды она укладывала и вновь доставала кожу. Наконец в цене сошлись. Сапожник, поплевав на пальцы, отслюнил две с половиной тысячи.
— Дела у тебя, видать, неплохие! — подзадорила его Анна.
— На бога пока не жалуюсь. На хлеб с водицей хватает.
— Ну, а мы иной раз и на водочку выгадаем, — сверкнула женщина влажными зубами. — Зови, Никифор, к столу, обмывать будем!
После второй стопки сапожник подобрел и даже спросил, кивнув на молчаливого Губина:
— А этот кто? Откуда припожаловал?
— Да так, знакомец давнишний, — как можно пренебрежительней отозвался хозяин.
Утром Печкина, оперуполномоченного ОБХСС, вызвал начальник Ленинского РОМа майор милиции Щербаков. Выслушал его доклад о законченном и сданном в прокуратуру деле, спросил:
— О хищениях на «Красном кожевнике» знаете?
— Знаю.
Михаилу Прохоровичу, честно говоря, не хотелось заниматься заводом: воровали там так умело, что даже крохотной ниточки, за которую можно ухватиться, не оставалось. Щербаков погладил пальцами узенькую полоску усов и сказал, нажимая по-волжски на «о»: