Все неверные, путаные, грязные пути сходятся в одном месте. Губин, Молоткова к их сообщники выбрали себе такую дорогу, и она привела сначала на скамью подсудимых, а потом в тюремную камеру. Так было, так будет! Будет до тех пор, пока наше общество навсегда не освободится от мелких хищников и паразитов.
В ДЕТСКОЙ КОМНАТЕ
Две маленькие биографии
Маринкина беда
Два бумажных листка лежат рядом на аккуратно прибранном конторском столе. На одном — слова отстуканы безличным шрифтом секретарской машинки, а на другом — вырванном из тетради — написаны от руки. Внизу, около привычно размашистых росчерков, лиловеют ясно оттиснутые печати.
«…Богданова Марина была неоднократно уличена в воровстве денег и вещей. Девочку необходимо отправить в специальное детское учреждение, где она, безусловно, перевоспитается». Подписи директора школы и четырех учителей. Характеристика из домоуправления кончается еще решительней: «Назрел вопрос об изоляции Богдановой и принятии мер воспитательного характера».
Что же толкнуло Марину на кражи? Плохие подружки? Нелады в семье? Девчонке недавно исполнилось тринадцать, деньги-то ей нужны только на мороженое…
Елена Гавриловна Ширяева, лейтенант милиции, убирает бумаги в стол. Надо докопаться до причины, до главного: что заставило девочку красть?
Лейтенант милиции достает из сумочки пудреницу. Проводит пуховкой по лицу, придирчиво всматриваясь в зеркальце. Елене Гавриловне тридцать семь лет. Стройная девичья фигура и легкая походка молодят ее, но чуть заметные морщинки у глаз и две резкие черточки — от крыльев носа к уголкам губ — выдают настоящий возраст. На Ширяевой серый костюм и белая блузка с черным шнурком галстука. Когда-то преподавала Елена Гавриловна в школе, вот и сохранилась у нее, как шутят товарищи, «педагогическая» манера одеваться… Коричневое пальто, изящная шляпка, — и Елена Гавриловна взялась за ручку двери.
Студеный февральский ветер гнал вдоль улицы пушистые змейки сухого снега. Натыкаясь на тонкие чулки, холодные иголочки больно покалывали ноги. Елена Гавриловна прибавила шагу…
Комната Богдановых никак не напоминала воровской вертеп: вымытый пол, заботливо вышитый коврик над постелью, стол, покрытый веселенькой, пестрой скатеркой. Марина кормила братишку — четырехлетнего Алешу, и малыш, румяный, с белыми усами от манной каши, уставился на незнакомую тетю удивленными глазенками.
— Мама на работе, — неприветливо сообщила девочка.
— А я не к маме, а к тебе. Можно раздеться?
— Да… конечно… пожалуйста… — Видимо, Марина о чем-то догадалась.
Перед Ширяевой стояла, упрямо опустив голову, тоненькая скуластая девочка. Белесые гладкие волосы, вздернутый нос, твердо сжатые губы. А взгляд уже не детский — суровый и недоверчивый. Она спросила чужим, внезапно охрипшим голосом:
— Вы из милиции? В колонию меня забирать?
— Еще не знаю. — Елена Гавриловна всегда говорила своим подопечным правду. — Да ты не бойся, — попыталась она подбодрить Марину, — потолкуем, разберемся, а там… посмотрим.
Девочка отвернулась; и в безнадежно опущенных руках было столько отчаяния, что Ширяева ласково потрепала ее светлые волосы.
— Не бойся, — повторила Елена Гавриловна.
Колонией, вероятно, девочку пугали давно, и она сама свыклась с мыслью, что попадет туда рано или поздно. А неожиданную ласку Ширяевой Марина приняла как дешевую уловку, которой хотят ее успокоить и обмануть. Елена Гавриловна почувствовала, что сегодня откровенной беседы не получится, и сказала:
— Занимайся, Марина, своими делами, а я, если ты ничего не хочешь рассказать, подожду маму. Хорошо?
Она достала книжку и села возле окна, искоса наблюдая за девочкой. Та вымыла замурзанную мордашку притихшего Алеши, уложила его спать, подмела комнату. По ее привычным движениям Ширяева видела, что домашние заботы и хлопоты Марине не в новинку. «Помощница растет», — одобрительно подумала Елена Гавриловна. Девочка казалась неплохой, и стало совсем непонятно, для чего она совершила целый ряд нелепых и неумелых краж.