А соблазна и не было. У Марины даже не промелькнула мысль взять десять рублей с буфета. Оставшись одна, девочка постояла перед иконами, вглядываясь в сумрачных святых. Смеркалось, и озаренные лампадой святые смотрели на Марину неодобрительно и сурово. Девочке надоели постные, торжественные лики, а хозяева все не шли. Перламутровая рукоять бритвы тепло и весело отражала желтый огонек. Марина подошла к буфету. Дядя Вася скоблился, как он выражался, безопаской из тусклой коричневой пластмассы, а такой бритвы, нарядной, как чеченский кинжал, Марина никогда не держала в руках. И девочка раскрыла ее.
На блестящем лезвии выгравирован какой-то рисунок, и Марина шагнула в угол, чтобы при огоньке лампадки его рассмотреть. Красавец-олень, закинув на спину ветвистый куст рогов, высоко подымая точеные ноги, мчался по гладкой стали. Два волка, пригнув треугольные, лобастые головы, летели по его следам. Девочка невольно залюбовалась тонким рисунком.
Открылась дверь, и в комнату упало из коридора косое полотнище света. На пороге стояла Валина мама. Марина хотела положить бритву обратно, но вдруг ее обожгло: ведь она — воровка… Подумают — взяла… лучше вернуть потом, незаметно… И девочка судорожно сунула бритву в карман.
Повернув выключатель, Валина мама обвела взором комнату.
— Валентина! — негромко и строго позвала она, а когда появилась дочь, женщина театральным жестом вскинула руку.
— Я тебе говорила, — начала она, уставив тонкий белый палец в Марину, — кто раз преступил через божию заповедь, тот пропал. Девочка эта — настоящая воровка. Денег она не взяла — еще бы, десять рублей — невелика сумма. А вот бритву, которую можно выгодно продать, сперла. Выкладывай, поганка, вещь и убирайся вон. Вон! — визгливо крикнула женщина, топнув мягкой войлочной туфлей.
Ничего не могла ответить Марина. Швырнула бритву на стол и, давясь, чем-то соленым, натягивает пальтишко.
А Валина мама торопливо добивает ее:
— Не допущу, чтоб заблудшая овца портила стадо. Завтра же, Богданова, я буду у директора школы и позабочусь о том, чтобы тебя забрали в колонию для преступников. Там, там твое место, а не рядом с нормальными девочками…
Выбежав на улицу, Марина расплакалась. От сочувствия прохожих она укрылась в каком-то безлюдном дворе за ржавым железным гаражом. А когда наконец прибрела домой, глаза у девочки были сухими и красными, словно выплакала она все слезы. В школу Марина больше не ходила…
…Выслушав рассказ Ширяевой, Сергей Михайлович поморщился:
— Да, подловато, но…
— Но все-таки, — подхватила Ширяева, — вы еще думаете: дурную траву из поля — вон? Оно, разумеется, легче и вам, и мне. Нет, — твердо сказала она вставая, — Марина в колонию не поедет. И, если хотите, я лично за нее поручусь.
— Не горячитесь, дайте договорить. — Директор улыбнулся, и добрые лучики морщинок разбежались по его лицу. — Вверяюсь, Елена Гавриловна, вашему опыту и женскому сердцу. Пусть Богданова приходит, постараемся ее отстоять.
Попрощавшись, Ширяева и молодая учительница покинули кабинет.
Длинный школьный коридор пуст. Солнце горячими желтыми квадратами распласталось на полу, пахнет теплым, нагретым деревом. Елизавета Семеновна мягким девичьим движением берет лейтенанта милиции под руку.
— Какой ужас! Что же нам с Валентиной-то делать?
— Да, — отвлекается Ширяева от своих мыслей, — да, вы правы — Валя меня тоже беспокоит. Над ней придется нам вместе и подумать, и поработать. Но уладим сначала с Мариной… И, простите меня за прямой вопрос, какие у вас отношения с классом?
— Отношения? — рассмеялась девушка (начальство ее, видимо, стесняет, сейчас внутреннее напряжение исчезло, говорит она легко и просто). — Вроде бы ничего отношения. С мальчишками мне труднее, а с девочками — хорошо. Они меня даже домой провожают… А что, — спохватывается она, — думаете, нужно с ними побеседовать о Марине?
— Богданова должна забыть, что она воровка, а помочь ей забыть должны товарищи. — Елена Гавриловна понимает, что больше ничего объяснять не надо. Немного помолчала, словно подчеркнув паузой свою мысль, и продолжила: — А с кем дружила Богданова, кроме Вали?
Учительница тоже помедлила, выбирая слова:
— Есть у нас в классе очень принципиальная, очень чистая девочка. Вот с ней, с Люсей, по-моему, и дружила Марина до всей этой истории.
— Чудесно, — оживилась Ширяева. — Смогу я ее сегодня повидать?
— Разумеется, — Елизавета Семеновна смотрит на часы. — Через четыре минуты — звонок, первая смена кончает уроки. Вот, — останавливается она у распахнутой двери, — пустой класс, подождите здесь.