Чердачные столбы и балки начинают весело покачиваться. Витька хочет подольше сохранить ощущение этого приятного, легкого кружения и закуривает. Тихо, только изредка хлопает под ветром оконная рама. Вот так, рядом с другом, он готов сидеть здесь сколько угодно.
— Опять в колонию заметут? — спрашивает Колька, дожевывая батон. — Там не погуляешь, законно! Ништо, я тебе передачку пришлю, раз плюнуть…
— Забожись?
— Гад буду, пришлю!..
«Вот это дружок, не бросит!» — с благодарностью думает Витька. Законно! Он и сам всегда выручит Дрозда, если понадобится. Расшибется, но поможет. А насчет колонии Колька поспешил — туда он теперь вовсе и не собирается возвращаться.
— Тоже обрадовал — заметут! Хватит, рыжий я, что ли? — хитро подмигивает Витька и складывает из трех пальцев известную комбинацию. — А это видел?
Отпетый останавливает глаза на высоко поднятом, узком окошке, — оно хотя и без решетки, но очень смахивает на то, которое было в «дисциплинарке»…
В колонию Витька попал год назад за мелкие кражи и находился в ней всего два месяца. Воспоминания об этом времени не радуют. Житуха, собственно, ничего, сносная. Кормят дай бог, по праздникам даже кино крутят. И все бы хорошо, если бы не строгость. Неимоверная. Покурить и не мечтай — дохлое дело. С утра пожрал — работай, опять пожрал — учись. И так весь день словно на ошейнике водят. А чуть провинился — пожалуйте в «дисциплинарочку». Затосковал Отпетый о прежней свободе, чуть бежать не решился. А тут один воришка (вот уж все порядки знал как свои пять) посоветовал ему отца упросить. Несовершеннолетних, сказал он, родители могут взять до срока, вроде бы на поруки. Тогда-то и стал Витька посылать домой жалобные письма.
Ответа не было. Он начал уже терять последнюю надежду, как вдруг за ним приехал отец — трезвый, бритый и, что совсем непонятно, не очень злой. На обратном пути даже угостил пирожками с мясом, а сам выпил в буфете несколько кружек пива и распетушился: Захару Звонареву, дескать, чужая помощь не к лицу, у него как-нибудь силенки хватит собственного сына и прокормить и воспитать.
Дальше все пошло по-старому. Быстро промелькнуло лето, которое Витька любит за то, что на дворе тепло, школы закрыты и дома можно почти не появляться. Хорошо погуляли они с Колькой. Осенью же прежняя милиционерша притащила и посадила его в класс. Опять в шестой. Потом двойки, прогулы. Дважды застукали на кражах. Вот Дрозду в этом почему-то везет — всегда удается улизнуть. Короче, туда-сюда, а у него, Отпетого, дело снова запахло колонией…
На карниз чердачного окна вспархивает озябший воробей и, попрыгав немного, улетает. Колька с пренебрежением старшего отводит Витькину руку, усмехается:
— Ты мне фигу не кажи. Иди в детскую и там попробуй. Что, слабо?
— Тоже испугал! Вчера в детскую ходил. Сам, добровольно. Чтобы первым, а то отец бы мне таких навешал — не жить… Ну, в общем, соображаешь… — Витька обстоятельно закуривает новую папироску, смачно сплевывает. Говорит он не спеша и нарочито равнодушно: — Топаю, значит, я в детскую и кумекаю: что бы загнуть? От рубашки соседской… ну, помнишь, которую с веревки стибрили, отбрехаться еще можно. А эта… ну, толстая, из школы… она-то про все накапала, верняк! Домоуправша тоже. Ну, думаю, крышка. Так, в общем, и заявляю — берите в свою колонию, плевать! Только втихаря и чтобы без разной там трепологии… Законно? Ну, заваливаюсь…
Дрозд заинтересован визитом дружка в детскую комнату, но старается этого не показать.
— Здесь она тебя и прищучила, железно?
— Как бы не так! — не выдержав своего безразличного тона, кричит Витька и снова перед носом Кольки возникает та же комбинация пальцев. — Гляжу, а там новая милиционерша торчит…
Отпетый подробно рассказывает о знакомстве с чудачкой Ниной Константиновной, о ее приглашении быть на каком-то дежурстве вместе с этими маменькиными сынками-пионерчиками.
— Пойдешь? — спрашивает Дрозд.
— А то как же! — усмехается Витька и сообщает свою дальнейшую линию поведения с милиционершей. — Вообще, пускай воспитывает, жалко что ли? Только я не дурак, меня не купишь! Подходи завтра к клубу, сам увидишь…
Дрозд одобрительно кивает, он разделяет Витькин остроумный план одурачивания милиции. И оба довольно смеются.
До вечера далеко, а денег уже нет. Дрозд предлагает потереться на рынке — может, повезет, и они раздобудут на кино. У какой-то рассеянной старушки Витьке, действительно, удается вытащить бумажку в десять рублей.
…Посмотрев фильм и побродив по улицам, они расстаются на том же скверике имени Цурюпы, когда уже стемнело и в окнах домов зажгли свет. В прихожей Витька по старой привычке задерживается, слушает. В их комнате шумно. «Стакан подай, говорю… Оглохла, что ль? Стакан, говорю!..» — кричит маме отец.