— Тебе чего? Кой леший пригнал спозаранку? — сказала она сердито.
— Я по делу, Клаша. Можно в избу войти?
— Войди, коли пришел…
Степанова посторонилась, пропустила Макарина. В сенцах стояла кадь, укрытая рядном. «Барда, — подумал пожарник, — то-то она двух поросей кормит. Есть чем». Он вошел в горницу, степенно снял шапку.
— Ну, какие у тебя дела? Печь, что ли, проверять будешь? — не скрывая насмешки, спросила женщина.
Макарин сел, закурил цигарку, сказал мягко, просительно:
— Не добудешь ли, Клаша, литровку-другую самогончика. Верхние венцы у моей избы подгнили, менять буду. Так вот для плотников…
— Самогона у меня нет, не займаюсь, — отрезала Степанова, зло и недоверчиво оглядывая Макарина.
— Да ты никак меня боишься? — улыбнулся пожарник. — Вон у тебя какая кадь с бардой. Выручи, век благодарен буду!
Женщина прислонилась к стене, пальцы ее нервно забегали по платку.
— Не суй нос больно далеко. Учили тебя в чужие дела не лезть, да, видно, не впрок пошло.
— Да я не лезу, я тебя по-дружески прошу, — голос Макарина был ласков, уступчив. — Долг-то, он платежом красен. И я тебе подмогну, Клаша, коли что…
— Ладно баюкаешь, да сон не берет. Какая от тебя польза?
Униженный тон пожарника понравился женщине. Она добрела.
— Сгожусь! — уверял Макарин. — Поехать ли куда — помогу лошадь достать, опять же печь сладить аль крышу перекрыть — слова не скажу, сделаю. Уважь!..
Клавдия вышла в сенцы, слышно было, как заскрипела приставная лестница. Вскоре она внесла две бутылки, аккуратно заткнутые белыми тряпочками.
— На уж. Для себя гнала, не для продажи.
Макарин отсчитал ей несколько червонцев. Степанова достала из шкафа недопитую бутылку, два стакана и миску с квашеной капустой. Разлила самогон.
— Ваше здоровье, Клавдия Григорьевна!
— Ваше, Александр Михайлович!
Они выпили.
— Трудно теперь жить, — вздохнул Макарин, — тяжеленько. Так-то.
— А это — как кому, — Степанова подмигнула хитрым сорочьим глазом, — дуракам трудно, умным полегче.
— Так-то оно так, только как умником стать?
— А ты сумей, — Клавдия засмеялась, на миг прижалась к пожарнику, отодвинулась и твердо посмотрела ему в самые зрачки: — Чего это участковый, как чумовой, из села в село мечется? Куда сегодня поехал?
— Да, кажись, в район. Докладать, что никого не поймал.
Макарин встал, улыбнулся:
— Ну, спасибо, Клаша, за угощение.
— Да ладно, заходи, коли надо будет.
Степанова проводила пожарника до порога, но на крыльцо не вышла. Крепкая, на смазанных петлях дверь бесшумно закрылась за его спиной.
А через двое суток, в полночь, встретил Макарин в проулке двух человек. Не дойдя до него шагов десяти, они остановились. Пожарник услышал, как клацнул затвор, но винтовки не увидел. «Обрез», — подумал он. Стало холодно, потом бросило в жар.
— Погоди, не стреляй, — сказал высокий плечистый детина, — это никак Макарин. Ты, что ли, пожарная кишка?
Макарин приободрился:
— Я…
— Ну, здорово! — Матвеев шагнул к нему. — Ты брось к Кланьке ходить, голову оторву… Да ладно, не бойся, шучу я. Она баба не такая, чтоб с тобой, дураком, путаться.
Бандита шатнуло, он привалился боком к плетню:
— Слышь, Макарин, ты сердца на меня не держи! — От Матвеева разило самогоном, язык его заплетался. — Мы с тобой мужики: сами подеремся, сами и помиримся. Нам чужих указчиков не надобно.
— Верно, сами разберемся, — поддержал пожарник, — твоя правда!
— Во! Приходи в субботу вечером к Кланьке. А сейчас недосуг, путь у меня не близкий. Ну, бывай!..
Когда Макарин оглянулся, бандитов уже не было. Они словно растаяли в темноте.
Окна избы завешены одеялами, платками, бабьими юбками. За столом, лицом к двери сидит Матвеев. Потухшая самокрутка прилипла к губе, ворот рубахи расстегнут. Рядом в помятом платье — Клавдия.
Макарин сидит напротив, а по бокам, словно конвой, Галкин и Хомяков. Давно не стриженные, одичавшие в лесу бандиты и за столом не расстаются с оружием. «Может, мне не доверяют, — думает пожарник, — может, что пронюхали…» Он смотрит на куски вареной свинины, на белый жир, застывший на дне миски. Страха, что его могут разгадать и убить, сейчас нет, осталась одна ненависть, которая делает мысли четкими, позволяет ему пить наравне с дезертирами и не пьянеть. Макарин опасается только, что глаза его выдадут, и не поднимает их от стакана.
— Эх, родила мама, что не примает яма! — Матвеев притворялся пьяным, расплескивал, наливая самогон. — Кланька, дашь Макарину пшеницы — пущай жена его пирогами кормит!