Воронов отпустил группу, и когда его люди скрылись из виду, вышел на полянку, прогреваемую скупым в эту пору года солнцем, и сел на широкий пенек. Пока его группа обшаривала каждый сантиметр лесной площади, он успел оставить метку в укромном месте и сейчас явно кого-то ждал.
Где-то через полчаса на поляну, неслышно раздвинув раскидистые еловые лапы, вышли братья Суховы. Все мужчины выглядели устало, но в тонких морщинах лиц, в размеренных, основательных движениях рук проскальзывало удовлетворение. От троицы даже на расстоянии веяло животной силой, так что будь тут девица с лукошком, как в русских сказках, залюбовалась бы богатырями, медленно и застенчиво краснея.
— Все чисто, Витек, — отчеканил один из братьев.
— Да уж знаю, молодцы. Профи, что скажешь. И дал Бог родственничков. Только как это теперь соотнести с моей совестью?
— Твоя совесть, Витек, пусть спит спокойно. Иначе бы тебе в этих болотах спать пришлось.
— Однако это еще не конец дела. Не усугубили ли наше положение?
— Не наше, а твое. Твое положение, Витя. Это ты у нас страж закона. А мы так, мелкие леспромхозовские сошки.
— Скажете. Поди разбери, кто вы на самом деле. И кому служите.
— Ну ты, брат, даешь.
Иван и Богдан переглянулись. Но замечание старшего лейтенанта Воронова не вызвало у них озабоченности. Казалось, эти ребята были из тех, кто один за всех и все — за одного. Более похожие на вояк или даже на бандитов, приехавших на стрелку, чем на простых советских работяг из леспромхоза, они еще раз переглянулись и дружно рассмеялись, переходя на басы. Один из них, похлопав Виктора Васильевича по плечу, достал принесенные с собой нехитрые припасы, разложив у пня закуску, нарезав хлеб, мясо, помидоры и еще какую-то снедь, поставил две бутылки «беленькой». Виктор с удовольствием с ними пообедал, едва пригубив водки, хотя ему явно хотелось вмазать, то ли успокаивая тем самым свою милицейскую совесть, то ли разогревая неведомое доселе удовлетворение. Но впереди его ждал не отдых, а дела: нужно еще было доехать до города, встретиться с кавторангом, выяснить насчет «окна» для его любезной Любушки. Пока она здесь, он не может быть спокоен.
В этот момент, прерывая его размышления, то ли Иван, то ли Богдан, подводя итог чему-то не высказанному, не выспрошенному, сказал:
— Ты, Витя, не переживай, все хоккей. Я не думаю, что кто-то будет нас беспокоить. И еще. Не пытайся установить, где находится Ада Андреевна. С ней все в порядке, поверь.
Глава 12
Говение явно пошло на пользу Аде Андреевне Ютваковой: скулы ее лица чуть заострились, глаза приобрели яркий хищный блеск. И хотя ей довелось понервничать, пребывая столько времени в напряжении, да еще к тому же проведя бессонную ночь с суматошной психичкой, постоянно требующей дозы, она все же была рада, что все закончилось именно так. Была рада даже тому обстоятельству, что это… было в ее жизни. Она так давно в этом беспощадном мире занимается беспощадным бизнесом не менее беспощадными методами. Хорошо, что встречается на ее пути кто-то, кто может вообразить себя стражем справедливости. Но! Без этого «но» не могло бы быть и дальнейшей жизни для Воронова. Ведь будь он сам из верхов, как и она, избалованная вседозволенностью и роскошной жизнью, то ему б несдобровать. А так — мент какой-то, из самых низов, охраняет общественный порядок. Разве он ей соперник, на которого стоит тратить силы? И потом, у нее так много дел, что отдавать приказ на устранение какого-то там старшего лейтенанта она не станет. Жизнь длинная, она кому хочешь крылья пообломает. А там глядишь, и этот старый знакомый может ей пригодиться. Отомстить, отыграться, коль будет желание, она всегда успеет. Всегда…
Вот один из братьев Суховых, на прощание поцеловавший ей руку, этот действительно представляет некую опасность. Незначительную. Она чувствовала мужскую силу, исходившую от Ивана и Богдана. Эти могли бы решиться на убийство, но только получив приказ. А приказа-то и не было. Вернее, приказа на ее убийство в связи с проколом не было! Это она поняла, когда на заре они вернулись за ней в схрон. Ее ночная наперсница, закрыв в горячке спекшиеся губы, уже откинулась в полудреме, а Ада Андреевна не спала, лишь осматривала жестким и никому не видимым взглядом полутемное пространство комнаты. Она изрядно устала, ей хотелось спать, но нервное напряжение заставляло оставаться в форме, гибкой, сильной, сконцентрированной, готовой бороться за свою жизнь, если потребуется. И еще она поняла, что ей нисколько не жаль молоденькой девочки, ставшей наркоманкой. Жалость, как чувство, ей вообще не было знакомо. Гуманизм — это для дураков; ее кредо — сила, власть и деньги. А кто хочет себя на тот свет раньше времени загнать, да еще за это и деньги свои кровные платит, ха-ха-хм… тот сам виноват. Она дураков не лечит. Милосердием не занимается. С этим — к боженьке, он всех юродивых принимает, может, и эту дурочку Шкерку пригреет вскорости.