— Не наделай греха… Они скоро уедут, — разобрал Тимофей ее бормотание.
Варвара отдалилась к третьей копешке, наколола небольшую охапку сена, отнесла лошадям семеновцев.
— Разнуздывайте, — шумнула белоказакам. — Отощали небось кони-то. — Она махнула рукой на избу. — Там разговору надолго.
Но из дверей уже выходили белогвардейцы и с ними Чернозеров.
— Дык я што, жеребчик-то теперь, считай, казенный, — басил старик. — Раз отдал его в войско атамана Григория Михайловича, значитца, однако, отдал. Вона он под сараем отдыхат. Забирайте, раз надобно… А хозяин так-таки и не нашелся?
— Хозяин его — их благородие есаул Кормилов, — отвечал на бас Чернозерова тонкий, уже где-то слышанный Тулагиным голос. — Хворый он посейчас, но, слава богу, выздоравливает. А коня угнал красный сотник, да недолго пользовался: сгинул, видать.
Чернозеров вывел из-под сарая кормиловского жеребца. Один из белогвардейцев взял его в повод. Всадники тронулись от заимки.
Курок маузера жег палец Тулагина. Всадить бы весь магазин в «гостей». Вот они, рядом проезжают, каждого достать можно. Но нельзя, не имеет права Тимофей это сделать. На Чернозерова беду накличет.
Когда Тулагин вернулся в избу, Чернозеров сказал раздосадованно:
— Шапкин, атаман наш, за жеребцом приезжал. Тьфу! Поганый, однако, человечишко, прости господи.
В субботу Чернозеров привез записку от Софрона, в которой тот сообщил, что разослал людей: Хмарина — в Колонгу, там, кружит небольшая группа из моторинского взвода, Ухватеева — к Холодной. Ниже станции, якобы километрах в двадцати от Серебровской, действует несколько красных конников. Под конец Субботов прописал о том, что семеновские войска будто заняли Александровский Завод, Сретенск, Нерчинск, Дарасун, вот-вот в Читу войдут. Боец Глинов, родом из здешних мест, ходил по окрестным станциям и подтвердил эти сведения. А еще он прослышал от верных людей, что командующий фронтом Балябин издал приказ на роспуск красногвардейских полков и отрядов.
Последние два сообщения в Софроновой записке казались Тимофею невероятными. «Россказни, болтовня все это», — убеждал он себя. Тулагин не допускал даже мысли, чтобы банды Семенова захватили почти все Забайкалье, чтобы командование фронта, и тем более Фрол Емельянович Балябин, отдало приказ о роспуске полков. Дешевую брехню распустили белые, не иначе. Чтобы казаков с толку сбить…
Чернозеров собрался пойти в лес нарубить жердей для ремонта изгороди. Тимофей составил ему компанию.
— Гляди, паря, умаешься, — усомнился старик.
— Ничего. Как-нибудь.
Тулагин хотел развеяться и проверить свои силы. Сколько ему еще сидеть на заимке? Надо действовать. Он вполне выздоровел, рана в боку затянулась, нос и губы зажили. Пора уже в седло. Вот только лошади нет. Есаулова жеребца бы. Жаль, что забрали его семеновцы.
Тулагин и Чернозеров поднялись по склону сопки к густолесью, нарубили жердей и вышли на чуть заметную таежную стежку. Тимофею она показалась знакомой. А когда он увидел неподалеку от тропки лиственницу, расколотую надвое, окончательно вспомнил, что две недели назад он проезжал здесь на кормиловском жеребце.
— Молоньей, однако, ее, родимую, размахнуло, — кивнул на лиственницу Чернозеров. — Во кака сила у матушки-природы!
— Почему именно молнией? — спросил рассеянно Тимофей.
— А чем же, как не ей?
— Может, снарядом.
— Откуда тута снаряду взяться. Да и снарядом разве ж так.
Чернозеров свернул с тропки, остановился возле лиственницы, по-хозяйски обследовал корявый ствол, прощупал его расколы захватистыми, словно вилы, длиннопалыми руками, заключил:
— Молоньей, однако. Чисто, без стесов.
Старик приставил к расколотой лиственнице связку жердей, нагнулся к корневищу, смахнул ладонью землю и примостился на отдых.
Исходили они с Тимофеем уже прилично, и Чернозеров, щадя Тулагина, предложил:
— Садись и ты, однако. Вона сколь топаем. До заимки далече. Ты себя покуда не больно-то должон перегружать.
Тимофея качала усталость. Отяжелели ноги. Но он не присел.
— Я про жизню хочу сказать, — опять заговорил Чернозеров. — Война нынешняя жизни людей, как молонья эту лиственницу, надвое расколола. Сынов от отцов отколола, мужей от баб, детей от матерей… Вона и ты тута в мученье. И хто знат, што дале.
Тимофей, облокотившись о ствол дерева, молча смотрел на заимку.
— Ты, паря, соображай сам себе, как и што дале. А я скажу свое, — не обращая внимания на Тулагина, продолжал старик. — Тебе зараз некуда подаваться. Белые везде. Дык у них си-и-ила… Надобно переждать покуда. До зимы али весны… На заимке жить можно. Семеновцы суды редко заглядывают. Да и схорониться есть и где. Жить можно… Печь, дрова, еды хватат.