Тимофей плохо слушал Чернозерова. Он отвлеченно смотрел на заимку, расположившуюся в конце широкой клиновидной елани, между болотным лугом и небольшим озером. Елань с трех сторон обступали пологие лесистые сопки. А четвертая сторона, сравнительно ровная, покрытая высокими травами, зарослями дикой яблони, ерника, колками молодых березок, уходила на запад, размывалась а дальней дымке горизонта.
Вот так же и мысли Тимофея удалялись сейчас от заимки, от Чернозерова, от его рассуждений туда, на запад, где, по предположениям Тулагина, должен теперь находиться революционный кавалерийский полк, а а полку — его Любушка. Что с ней, как она там? Жива ли, здорова? Наверное, извелась в неведении о нем, Тимофее…
На него опять нахлынули воспоминания.
Тимофей увез Любушку из шукшеевского дома сначала на один из дальних полустанков, где разжился легкими розвальнями и упряжкой для Каурого. С полустанка они отправились в путешествие по зимним лесным дорогам на юг, через Дровяную, Могойтуй до станицы Таежной. Там и застала их весть о том, что власть в Чите перешла к большевикам.
Отец Софрона Субботова принял Тулагина с молодой женой настороженно.
— Оставил службу? Та-ак, м-да… — Он смерил Тимофея недоверчивым взглядом. — Время теперь — не поймешь какое, — заговорил, рассуждая сам с собой. — Царя нет. Бога забыли. Получается, одна революция… Нет настоящей власти, нет никакого порядка… Люди, што тараканы, в разные стороны разбегаются. А хто, где их ждет?
— Не переживайте, — сказал Тимофей Субботову-старшему, — мы ненадолго к вам. Завтра до своих краев подадимся.
— Мне што, живите. Я про время говорю нынешнее. Неразбериха… Как хочь Софрон там? Может, тоже уже отслужился? Может, к дому вскорости прибьется?
— Теперь вполне можно ждать, — уверил Тулагин.
Переночевав, Тимофей с Любушкой решили уехать от Субботовых. И тут — Софрон во двор. Как нарочно подгадал.
— Вы куда? И не думайте. Я — на порог, а вы — с порога. Не годится так, — задержал он их. — Поживете у нас маленько, потом видно будет, когда и куда вам ехать.
— Мы восвояси, в Селькинскую, хотим махнуть, — пытался сбить неловкость Тимофей. — Долго гостевать у вас нам тоже не с руки.
С приездом сына старый Субботов изменился до неузнаваемости. Улыбка с лица не сходила. По-другому о времени нынешнем заговорил. Это Софрон «перевоспитал» его…
Софрон рассказал Тулагину, что офицеры полка, в том числе и командир, полковник Комаровский, сразу же с приходом в город второго Читинского полка были арестованы, а рядовым казакам новая власть — Комитет советских организаций — разрешила разъехаться по домам.
— А помнишь, Тимоха, железнодорожника-бунтовщика, которого мы с тобой отпустили. Так нынче он в комиссарах значится. Приходил к нам в полк, с речью выступал, потом в казармах по душам с казаками разговаривал… О тебе справлялся: што да как с тобой? Говорил, разыщет тебя. А што, гляди и отблагодарит за спасение… Башкастый, видать. Как же его фамилия? Фу-ты! Запамятовал: Афонин, Агафонин или Аграфенников?..
Восвояси, в станицу Селькинскую, Тимофею с Любушкой уехать не удалось. Ехать, собственно, было не к кому. Отец умер в четырнадцатом году, мать еще раньше — в одиннадцатом. Из родства тулагинского в Селькинской жила лишь двоюродная тетка. Повидаться с ней надо бы, но события развернулись так, что поездку пришлось отложить. Перешедший границу в конце января атаман Семенов с четырехтысячным особым маньчжурским отрядом захватил значительную территорию юга Забайкалья и в конце февраля уже приблизился к Таежной.
В станицу прибыли посланцы Лазо, казаки-агитаторы из первого Аргунского казачьего полка, выступившего вместе с двумя сотнями читинских красногвардейцев-рабочих против семеновцев. Тимофей и Софрон примкнули к аргунцам. Любушка осталась в доме Субботовых…
Первый бой в рядах бойцов Красной гвардии против Семенова Тимофей и Софрон приняли под Даурией. А сколько еще им пришлось драться с белыми — под Агой, Оловянной, Борзей, Мациевской… Особенно трудными были бои в середине июля на подступах к Тавын-Тологою. За личную храбрость и умелое командование сотней (Тулагин к тому времени был избран сотником), проявленные при штурме пятиглавой сопки, Лазо от имени военно-революционного штаба Забайкалья вручил Тимофею почетное оружие — револьвер системы Смита — Вессона с выгравированной надписью…
А Любушка все жила у родителей Субботова. Жила в тревожном ожидании вестей о Тимофее.