Встретились они лишь в конце июля, когда последние остатки семеновских банд были выбиты с забайкальской земли. Командир полка разрешил Тулагину съездить за женой. Тимофей пристроил ее в санитарный взвод. Теперь они были вместе. Но ненадолго. Судьба снова разлучила их.
Сегодня этой разлуке шел пятнадцатый день.
Чернозеров кряхтя поднялся, проговорил:
— Отдохнули, однако… — Он осекся, указал рукой в сторону заимки. — Верховые? Прямиком, кажись, до нас.
Тулагин увидел спускавшихся в елань с восточного склона сопок конников. Человек тридцать. Это были его ребята. Собрал-таки Субботов до взвода бойцов. Молодчина, Софрон!
Не чувствуя под собой ног, Тимофей побежал к заимке. Конники уже спешились, расседлывали лошадей. Вон Хмарин, могучий, немного неуклюжий, враскачку направился к колодцу. А это самый маленький боец сотни, казак Каргинской станицы Пляскин, шустрый, вечно в движении, колобком покатился в избу. Степенный Глинов, разнуздав чалую кобылу, присел на корточки. Видимо, цигарку закручивает.
Субботов, завидев бегущего Тимофея, поспешил ему навстречу!
— Запалишься. Разве можно тебе такой прытью-то?
Тулагин в изнеможении упал в протянутые Софроновы рука, обхватил друга за плечи:
— Ничего, сейчас отдышусь… Собрал? Привел ребят?!
Софрон улыбался:
— Принимай, командир, тридцать шесть сабель.
5
Варвара захлопотала с ужином.
— Давай-ка, командир, мне помощников победовее, — потребовала она у Тулагина. Ее большие серые глаза озорно стреляли по казакам. — Вон того красавца чубатого, — указала на Глинова. — И против него не возражаем, — теперь кивнула в сторону Ухватеева. Усмехнулась, оглядывая «колобка» Пляскина: — Маленький тоже, сгодится.
Чернозеров вытащил из сарая вместительный котел:
— Давно, однако, в ем ничего не варилось.
Он передал посудину подоспевшему Пляскину, а сам вместе с Хмариным повернул к стайке. Вдвоем поймали ядреного барана с круто закрученными рогами.
— Нажировался, будя, — бубнил басом старик. — Жалковато оно, конечно. Дык все одно: на семя не гожий уже, теперь люди пущай мясцом твоим подживутся.
Тимофей уловил в голосе старика жалостливые нотки, проговорил:
— Ничего, Илья Иваныч, за народной властью твое добро не пропадет. Разобьем Семенова, все возвернем.
Жареного и пареного хватило бы на целую сотню. Чернозеров угощал от души. И на самогон не поскупился, выставив на стол ведерный лагун.
— Помяните Федюху, сына мово. Тоже ведь был красногвардейцем.
После ужина бойцы кто где раскидались на сон. Тимофей с Софроном вышли на улицу проверить посты. После обхода караульных Софрон спросил Тулагина:
— Ну как? По солнцу или с рассветом двинемся?
— Мне кажется, лучше пораньше, — сказал Тимофей, — чтобы Серебровскую потемну миновать.
— А чего опасаться Серебровскую? В ней сейчас, кроме есаула Кормилова, твоего крестника, и десятка казаков, никого больше нет. Поручик Калбанский увел эскадрон куда-то.
Тимофей усмехнулся:
— В гости к есаулу бы заглянуть. Должок отдать…
— А что? Давай заглянем. У ребят руки чешутся.
— С зарею бы в станицу нагрянуть, чтобы в постелях, тепленькими, застать Кормилова и его вояк.
— А што? Вполне можем.
— Значит, пораньше выезжаем.
Подъем сыграли спозаранку. Конники наскоро подкрепились тем, что осталось от ужина, заседлали лошадей.
Уходящая ночь бодрила колючей прохладой.
— Утренники уж на осень поглядывают, — накинул на плечи ергач Чернозеров. — Мерзну. Дык дряхлеем.
Старик провожал тулагинцев до молодого березняка, где в высокотравье вилась таежная стежка.
— Ты, паря, хорошенько примечай эту нашу лесную тропину, — напутствовал он Тимофея. — По ей ты и отряд твой безо всякой опаски на перевал выведете, а там с него — до самой станицы. По етой тропике, што у бога за пазухой. На ей вы никого, однако, не встретите. А уж дале — как придется. Поостерегаться надобно. Хотя на Марьевку, Колонгу, Михайловский хутор дорога не шибко людна.
Тимофей обнял старика:
— Спасибо за все! Что подобрали, выходили… Вовеки буду помнить.
Он сел на коня. Чернозеров тронул напоследок колено Тимофея:
— Жалко, однако, прощеваться с тобой. Привыкли к тебе мы с Варварой. Дык што поделаешь. Храни тебя бог…
У перевала Тулагин оглянулся на заимку. В предрассветной серости она увиделась ему сиротливой, маленькой, будто тонущей в густой приозерной осоке. На лугу, поодаль от избы, между низкими копешками сена, застыла одинокая женская фигура.