Подпись Редкозубов прочитал вслух. Прочитал в тот самый момент, когда от генерала вышел есаул Кормилов.
После родов Любушка оправилась быстро. Настя-сестрица и старуха-хозяйка окружили ее заботой и вниманием. Они всячески оберегали Любушку, ничего не позволяли делать, следили за каждым шагом. В первые две недели даже купать маленького не разрешали.
Новорожденный оказался тихим, спокойным ребенком. Он редко подавал голос, ночью просыпался всего один-два раза: насосется и — опять в сон; так что ни матери, ни хозяевам особенных хлопот не доставлял.
С первой минуты появления сына на свет Любушка назвала его Тимкой. Мальчик был вылитый отец: крутолобый, кареглазый, носик с горбинкой и впадинка на подбородке. Рос он не по дням, а по часам. Уже на третьи сутки стал нормальным цвет его тельца. На шестые налились здоровым румянцем щечки. Во взгляде наметилась некоторая осмысленность. Во всяком случае, Любушке так казалось.
На второй день после рождения Тимки хорунжий Филигонов перебрался на другую квартиру, оставив приглядывать за женщинами-пленницами двух пожилых казаков. Поначалу хорунжий иногда заходил ненадолго на старую квартиру, говорил в основном с хозяевами да казаками, изредка о чем-нибудь справлялся у Анастасии, на Любушку же лишь бросал осторожные взгляды. Потом, когда Любушка полностью поднялась на ноги, он вообще перестал наведываться. Вместо него теперь временами появлялся вестовой Путин. Поздоровавшись, он обычно спрашивал, как чувствует себя Любовь Матвеевна с сыном, и, услышав: «Бог милостив, хорошо», торопился уйти.
Любушка крепла на глазах. Она похорошела, ее фигура обрела мягкую женскую округленность. А вот душевных сил почти не прибавилось. В истомленном сердце постоянно жило беспокойство. Что бы она ни делала: кормила ли Тимку, просто сидела возле него, всматриваясь в каждую, такую родную, дорогую для нее, черточку, гуляла ли с ним на воздухе — мысль о Тимофее ни на мгновение не покидала ее. «Неужели и верно, бога нет на свете? — терзалась душа ее. — Не мог он не услышать молитв моих. А если услышал, почему не сделал так, чтобы соединились мы с Тимошей, чтобы увидел отец своего сына?..»
С рождением сына у Любушки почему-то особенно обострилась и ежедневно крепла надежда встречи с мужем. Она ждала ее и боялась.
В то утро — утро родов Любушки — Филигонов после завтрака допрашивал пленного красногвардейца, оставшегося в живых после утреннего боя. Любушка лично не видела допрашиваемого, потому как не могла еще встать с койки. Но Настя-сестрица потом рассказала ей, что в пленном она узнала бойца Тимофеевой сотни по фамилии Глинов. Хорунжий, вволю поиздевавшись над ним, под конец приказал старшему уряднику прогнать его сквозь взводный строй, пусть досыта покушает казацких плетей, после чего бросить в сарай до кучи ко всем арестантам. Когда Глинова выводили из флигеля, Анастасия сумела незаметно спросить его о Тулагине, на что он ответил коротко: «Жив».
Сначала Любушка не очень поверила рассказу Цереновой: Настя-сестрица придумала все это, чтобы успокоить ее. Но вот она стала самостоятельно подниматься с постели, выходить на улицу и прогуливаться около двора под неусыпным глазом одного из казаков. Жители Ургуя, с кем ей удалось поговорить накоротке, подтверждали, что на поселок действительно напоролась группа партизан из бывших красногвардейцев. А однажды говорунья — Чумачиха (так называла старуха-хозяйка часто заходившую к ней на посиделки бойкую соседку средних лет) — остановила у ограды Любушку, сообщила доверительно:
— Слыхала про заваруху? В тую неделю на ручье по утрянке красных постреляли. Так че, скажу тебе, вокруг села промышляет летучий партизанский отряд. Побаиваются наши, а ну как наскочат — шибко отомстят за своих. Мой-то нынче при дружине, дак вот он сказывал, промеж них, дружинников, молва идет, што командир у партизан отчаянный, весь в «Георгиях». Какой-то сотник Кулагин…
В душе Любушки похолодело: перепутала, может, Чумачиха — «Кулагин» более распространено в здешней округе, чем «Тулагин».
Прибежав во флигель, Любушка слово в слово передала Насте-сестрице, что услышала от Чумачихи. Анастасия радостно обняла подругу: «А я тебе что говорила? Жив твой лихой сокол — найдет и вызволит вас с сыночком!»
— Бежать нам надо, Настенька, — упрашивала подругу Любушка. — Я хоть куда теперь. Силы в себе чувствую. Мир не без добрых людей, укажут, где Тимошу искать с его партизанами.
Анастасия отговаривала:
— Рано пока. Ты, может, и при силах уже, но с малюткой греха наживем в скитаниях. Обождем, обузнаем получше, какими тропами твой сокол с бойцами ходит, тогда и решимся.