— На месте я, ваше благородие, — вошел в горницу вестовой.
— Скажи моему дядюшке, господину есаулу, пор-р-рядок у нас в гарнизоне или нет?
— Порядок. Можно сказать, самолучший, ваше благородие.
— Слышали? Я тут всех во как держу!.. Хотите, Шукшеева сейчас перед вами предстанет? Хотите?..
— Поздно уже. Двенадцать скоро, — взглянул на часы Кормилов.
— Ну и что?! Подумаешь, двенадцать. Для нас никогда не поздно, — входил в раж Филигонов. — Мое слово — закон… Путин, одна нога тут, другая чтоб там — через пять минут Любовь Матвеевна здесь должна быть. Ясно? Ну мигом!
Вестовой пробкой вылетел из горницы.
Филигонова все больше и больше заносило:
— У меня в гарнизоне, дядюшка, муха не прожужжит. Всех в страхе держу. И своих и чужих. Красные?.. Они, что огня, меня боятся. Недавно партизаны в нашей округе объявились. Из бывших лазовцев. Сунулись к нам, так мы им всыпали. У ручья близ околицы четырех положили. Теперь десятой дорогой обходит Ургуй их сотник Тулагин…
— Сотник Тулагин? — вдруг нервно дернулся рот есаула.
Филигонов ответить не успел. Дверь прихожей о шумом распахнулась, а на пороге появился запыханный казак.
— Разрешите доложить…
— Как посмел врываться без стука? — гаркнул хорунжий. — Не видишь, стервец, что перед тобой начальник гар-рр-низона и старший офицер штаба.
— Я со срочным докладом.
— Молчать, скотина!.. Выйди и зайди как полагается.
— Отставить!.. — осек племянника Кормилов. И казаку: — Что за срочный доклад?
— Арестованных гнали мы по наряду для приисков. На двенадцатой версте нас атаковали партизаны. Из конвойных я один уцелел. Старший урядник убит. Арестантов отбили…
До Филигонова не сразу дошел смысл сообщения казака.
— На двенадцатой версте?.. Партизаны?.. Арестантов отбили?..
Есаул в первый момент словно окаменел. Затем будто ужаленный с визгом соскочил со стула. Одичало выпучив глаза, он вцепился в мундир Филигонова побелевшими пальцами, вытянул племянника из-за стола, зашипел:
— Хвастливый болтун… «У меня в гарнизоне ни-ни, красные Ургуй десятой дорогой обходят». — И уже не сдерживая голоса, заорал на всю горницу: — Слюнтяй!.. Пьяная тряпка!..
Стоявший на пороге казак в страхе попятился в коридор. Есаул остановил его срывающимся выкриком:
— Поднять всю полусотню!
Казака как ветром сдуло с порога.
Кормилов весь клокотал от негодования. Казалось, его ярости не будет конца. Но он вскоре все же справился с нервным приступом. Крепко тряхнув племянника, есаул отпустил его. Вмиг отрезвевший Филигонов забыл, что перед ним родной дядя; он поправил скомканный спереди мундир, принял подобающую перед старшим чином стойку:
— Жду ваших указаний.
— Немедленно выступаем! — Косо дернул головой Кормилов. — Во что бы то ни стало нужно взять сотника.
В это время в горнице появился вестовой Путин:
— Все вами веденное исполнено, господин хорунжий. Дамочка Любовь Матвеевна с младенцем и узкоглазая находятся тут.
Филигонов виновато взглянул на Кормилова, затем со злостью процедил:
— Бабья тут еще не хватало. — И непонятно, к кому обращаясь, к себе или есаулу, закончил с досадной вопросительностью: — Может, в Махтолу их отправить?
Кормилов ответил молчанием.
Хорунжий тихо приказал Путину:
— Раздобудь подводу у поселкового и к утру доставь пленниц в Махтолу. — Украдкой еще раз кинул взгляд на есаула, тише прежнего добавил: — Доложишь войсковому старшине Редкозубову, что их благородие Роман Игнатьевич просил принять женщин, чтобы до Читы довести их.
Сначала войсковой старшина Редкозубов встретил Любушку с сыном и Анастасию Церенову без особого энтузиазма. Он распорядился суетливо-услужливому вахмистру разместить их в батрацкой избе, на задворках дома зажиточного махтолинца Ерохова. Но когда Путин после официального доклада замолвил, что хорунжий Филигонов и особенно есаул Кормилов наказали доверительно передать их благородию, что дамочка с дитем — дочь знатного купца, Любовь Матвеевна Шукшеева, лицо войскового старшины расцвело улыбкой. Он подошел к Любушке, представился:
— Редкозубов Ипатий Евстафьевич. — Подозвал вахмистра. — Я думаю, Василий Фомич… э-э-э, пожалуй, Любовь Матвеевну с ребенком надо определить в дом. И непременно, чтобы хозяин выделил отдельную комнату.
Настя-сестрица, заметив тревогу в глазах Любушки, подбежала к ней, взяла с ее рук Тимку, повернулась к Редкозубову: