— Есаул-то сам ранен был партизанами и после лечения, будто, по тыловой части определен, — уточнил один из пленников, в прошлом казак-фронтовик Аргунского полка Кондрат Проскурин. — За него орудует поручик Калбанский.
Пляскин с гордостью добавил:
— Это наш командир, Тимофей Егорович, Кормилова полоснул!
Андрей Глинов поведал партизанам о том, как попал он в лапы белых во время стычки под Ургуем.
Тот печальный, месячной давности, заезд в Ургуй Тулагин хорошо помнил. Он не знал тогда, что там засела семеновская полусотня.
К поселку подъехали на заре. Впереди шло боевое охранение. Вокруг было тихо, ничто не предвещало опасности. Пересекли ручей и тут-то и напоролись на пулеметы. Тимофей моментально сориентировался и успел вывести конников из-под огня, но пятеро бойцов из охранения, в том числе и Андрей Глинов, отстали.
— Мы уже были у самой поскотины, — вспоминал Глинов, — слышим: «Чьи будете?» Федька Грисанов вполголоса нам: «Назад! Кажись, влипли». Что делать — разворачиваться? Тревогу своим сигналить? Пока всполошились — пулеметы с двух сторон жахнули. Ребят разом всех скосили, а я — живой. Кобыла моя шарахнулась прямо под пули. Ну, с ходу и рухнула, Я вскочил, чтоб бежать, а мне кто-то по голове — хряп… Хорунжий их, Филигонов, — зверь-человек. Допрашивал полупьяный: матерился, сапогами, стерва, пинал. Как только не измывался! А после приказал сквозь строй прогнать. До полусмерти били, чуть живым в сарай кинули. Спасибо, братва-арестанты отходили, особливо Кондрат Проскурин заботился… — Глинов повернулся к Тулагину. — А ишшо, товарищ командир, хочу сообщить вам, в избе, где квартировал хорунжий, бабенку из нашего красногвардейского полка я заприметил, по милосердной части она у нас была. Настей-сестрицей мы ее прозывали. Да вы ее знали! Она в подругах с вашей женой ходила.
Тимофей схватил Глинова за руку:
— Ну, ну?..
— Так вот, Настя и жена ваша за пленниц у хорунжего состоят.
— Любушка в Ургуе?! — не сдержав волнения, сорвался на возглас Тулагин.
— А ишшо ребенком она разродилась.
— Ребенок у нее?!
— Сам лично видал, с младенцем на руках в ограде стояла, когда нас по поселку гнали.
«Любушка жива. В плену находится. Родила…» — больно забилось в голове Тимофея.
Что говорил дальше Глинов, он уже не слышал. Мысли смешались: «Надо выручать Любушку», «Почему Филигонов оказался в Ургуе?», «Кто родился, казак или девка?», «Ехать. Сейчас. Немедленно…».
— Конь. Где мой конь? — засуетился Тимофей. — Пляскин, давай коня, — требовал он осевшим голосом.
Субботов окликнул Тулагина:
— Командир, тут дело такое, значит, Я, говорю, утро близится. — Софрон отвел Тимофея в сторону от толпившихся вокруг Глинова партизан, понизил тон: — Вижу, Тимоха, твое состояние. О Любушке распереживался. Конечно, я б тоже… И все ж нельзя так убиваться.
Тулагин пустым взглядом смотрел мимо Субботова в серый провал редеющей ночи. До него доходила и не доходила суть того, что говорил Софрон. Он оцепенел.
— Тимоха, приди в себя, — снова и снова тормошил друга Субботов. — Ну што ты раскис так-то. Давай вместе подумаем, как помочь Любушке…
Наконец Тулагин стал осмысливать слова Субботова.
— Слышь, Софрон, возьми на себя командование сотней, — затряс он Субботова за плечо. — А я — в Ургуй… Я ненадолго…
— Не могу я взять командование. И ты в Ургуй не можешь…
— Почему? Ну почему?..
И снова оцепенение.
Тимофей тяжело перевел дыхание, выдавил из себя:
— Жена там моя. С сыном моим. Пойми ты…
…Слушая Ивана Ухватеева, Тулагин мучительно обмозговывал создавшееся положение. В голове рождались и тут же пропадали наметки планов возможного выхода отряда из семеновских клещей. Это были скороспелые, далекие от реальности варианты. Поэтому Тимофей сразу же отбрасывал их в сторону, освобождая сознание для новых огоньков надежды. И лишь одна мысль, пока не совсем ясная, не покидала его. Она была связана с Ононом. «Уйти за реку, переправиться через нее ночью? Вот только на чем? Она ведь еще не встала под прочный лед… Вплавь попробовать? Ни люди, ни лошади не выдержат ледяной воды. А если рискнуть кружным путем по берегу Онона? Авось проскользнем Махтолу: белые не додумаются, что партизаны отважатся пойти по голотропу почти на виду у разъездных семеновских постов».