И быстро соображал про себя: "Народ не любит Теодагада. Он получит корону только при содействии Византии и, следовательно, будет в ее руках, и византийцы явятся сюда раньше, чем у меня будет все готово к их встрече. Нет, это мне не выгодно, надо как можно дольше не допускать их сюда".
-- Нет, -- громко ответил он. -- Мне нет расчета действовать против Амаласунты. Я на ее стороне.
-- Быть может, это письмо изменит твое решение, -- сказал Петр, подавая ему письмо Амаласунты к Юстиниану.
Цетег прочел его:
"Несчастная! -- подумал он. -- Она сама себя погубила: она призывает византийцев, делает именно то, чего я опасался со стороны Теодагада. И теперь они явятся немедленно, хочет ли она этого или нет. И пока она будет королевой, Юстиниан будет играть роль ее защитника. Нет, Амаласунта -конец!"
-- Неблагодарная! -- громко заявил он. -- За всю мою преданность она готова погубить меня. Хорошо, господа, я ваш, и думаю, что мне удастся убедить Амаласунту самой отказаться от короны в пользу Теодагада. Благородство в ней сильнее даже властолюбия. Да, я уверен в успехе: приветствую тебя, королева готов! -- и он поклонился Готелинде.
С нетерпением ожидала Амаласунта ответа Юстиниана на свое письмо: положение ее после убийства трех герцогов было очень тяжелое. Народ обвинял ее в убийстве и требовал избрания на ее место нового короля. Приверженцы Балтов требовали кровавой мести. Необходимо было обезопасить себя, пока придет помощь от Византии. И Амаласунта действовала решительно: чтобы примириться с народом, она призвала ко двору и осыпала почестями многих старых приверженцев Теодориха, героев и любимцев народа, во главе которых был седобородый Гриппа. Им она поручила ключи от Равенны и заставила поклясться, что они будут верно защищать эту крепость. И народ, видя своих любимцев в такой чести, успокоился.
Оставалось еще обезопасить себя от мести сторонников Балтов. С этой целью она решила привлечь к себе третий по знатности и могуществу род готов -- Вользунгов, во главе которых стояли два брата: герцог Гунтарис и граф Арагад. Если бы Вользунги со своими сторонниками были на ее стороне, ей нечего было бы бояться. Оказалось, что привлечь их к себе было очень легко: младший из братьев, Арагад, был влюблен в Матасунту, дочь регентши. Конечно, она решила выдать дочь за графа. Но Матасунта наотрез отказалась. В сильном волнении ходила Амаласунта по комнате, перед ней спокойно стояла ее дочь, красавица Матасунта.
-- Одумайся, -- горячо говорила мать. -- Что можешь ты иметь против графа Арагада? Он молод, прекрасен, любит тебя. Его род теперь, когда Балты уничтожены, считается вторым после Амалов. Ты и не подозреваешь, как необходима их поддержка моему трону, который без них может пасть. Почему же ты отказываешься?
-- Потому что я не люблю его, -- спокойно ответила дочь.
-- Глупости! Ты -- дочь короля, ты обязана жертвовать собою государству, интересам своего дома.
-- Нет, -- отвечала Матасунта. -- Я женщина и не пожертвую своим сердцем ничему в мире.
-- И это говорит моя дочь! -- вскричала Амаласунта. -- Взгляни на меня, глупое дитя: видишь, я достигла всего лучшего, что только существует на земле.
-- Но ты никого не любила в своей жизни, -- прервала ее дочь.
-- Ты знаешь? Откуда же? -- с удивлением спросила мать.
-- Я знаю это с детства. Конечно, я была еще очень мала, когда умер мой отец, я еще не могла всего понять, но и тогда уже чувствовала, что он несчастен, и тем сильнее любила его. Теперь я давно уже поняла, чего ему недоставало: ты вышла за него только потому, что он, после Теодориха, стоял ближе всех к трону, не из любви, а только из честолюбия вышла ты за него, а он любил тебя.
Амаласунта с удивлением взглянула на дочь.
-- Ты очень смела и говоришь о любви так уверенно... Да ты сама любишь кого-то! -- быстро вскричала она. -- Вот почему и упрямишься. Матасунта опустила глаза и молчала.
-- Говори же, -- вскричала мать. -- Неужели ты станешь отрицать истину? Неужели ты труслива, дочь Амалунгов? Девушка гордо подняла голову.
-- Нет, я не труслива и не буду отрицать истины. Я люблю.
-- Кого же?
-- Этого никакие силы в мире не заставят меня сказать, -- ответила девушка с такой решительностью, что мать и не пыталась узнать.
-- Матасунта, -- сказала мать. -- Господь благословил тебя замечательной красотой тела и души. Ты -- дочь королевы, внучка Теодориха. Неужели корона, государство готов для тебя -- ничто?
-- Да, ничто. Я -- женщина и желаю любить и быть любимой, быть счастливой и сделать счастливым другого. Слово же "готы", к стыду моему должна сознаться, ничего не говорит моему сердцу. Быть может, я и не виновата в этом: ты всегда презирала их, не дорожила этими варварами, и эти впечатления детства сохранились во мне до сих пор. Больше того, я ненавижу эту корону, это государство готов: они изгнали из твоего сердца моего отца, и брата, и меня. Нет, я с детства привыкла смотреть на эту корону, как на ненавистную силу.
-- О горе мне, если я виновна в этом. Но, дитя мое, если не ради короны, то сделай это ради меня, ради моей любви.
-- Твоей любви, мать! Не злоупотребляй этим святым словом. Ты никогда никого не любила -- ни меня, ни моего отца, ни Аталариха.
-- Но что же могла я любить, дитя мое, если не вас!
-- Корону, мать, и эту ненавистную власть. Да, мать, и теперь все дело не в тебе, а в твоей короне, власти. Отрекись от нее: она не принесла ни тебе, ни всем нам ничего, кроме страданий. И теперь опасность грозит не тебе -- для тебя я пожертвовала бы всем, -- а твоей короне, трону, этому проклятию моей жизни. И ради этой короны требовать, чтобы я пожертвовала своей любовью, -- никогда, никогда!
-- А, -- с гневом вскричала Амаласунта. -- Бессердечное дитя! Ты не хочешь слушать просьбы, так я буду действовать насилием: сегодня же ты отправишься гостить во Флоренцию, жена герцога Гунтариса приглашает тебя. Граф Арагад будет сопровождать тебя туда. Можешь уйти. Время заставит тебя уступить.
-- Меня? -- гордо выпрямляясь, сказала Матасунта. -- Решение мое непоколебимо!
И она вышла. Молча смотрела регентша ей вслед.
-- Стремление к власти? Нет, не одно оно наполняет мою душу. Я люблю корону только потому, что чувствую, что могу управлять этим государством и сделать его счастливым. И, конечно, если бы это понадобилось для блага моего народа, -- я пожертвовала бы и жизнью, и короной... Так ли, Амаласунта? -- с сомнением спросила она сама себя и задумалась.
В комнату между тем вошел Кассиодор. Выражение лица его было такое страдальческое, что Амаласунта испугалась.
-- Ты несешь весть о несчастии! -- вскричала она.
-- Нет, я хочу задать только один вопрос.
-- Какой?
-- Королева, -- начал старик, -- я тридцать лет служил твоему отцу и тебе, служил верно, с усердием. Я -- римлянин -- служил готам, варварам, потому что уважал ваши добродетели и верил, что Италия, неспособная более к самостоятельности, безопаснее всего может существовать под вашим владычеством, потому что ваша власть была справедлива и кротка. Я продолжал служить вам и после того, как пролилась кровь моих лучших друзей -- Боэция и Симмаха, кровь невинная, как я думаю. Но их смерть не была убийством, -- они были открыто осуждены. Теперь же...
-- Ну, что же теперь? -- гордо спросила королева.
-- Теперь я прихожу к тебе, моему старому другу, могу сказать, к моей ученице...
-- Да, ты можешь это сказать, -- мягче сказала Амаласунта.
-- К благородной дочери великого Теодориха за одним маленьким словечком. Если ты сможешь мне ответить "да" -- я буду продолжать служить тебе с той же преданностью до самой смерти.
-- Что же ты хочешь спросить?
-- Амаласунта, ты знаешь, что я был далеко на северной границе. Вдруг разнеслась эта ужасная весть о трех герцогах. Я бросил все и поторопился сюда. Вот уже два дня я здесь -- и с каждым часом на сердце у меня становится тяжелее, а ты так изменилась, так неспокойна, что я не решался заговорить. Но больше я не могу выдержать этой ужасной неизвестности, скажи, что ты невинна в смерти герцогов.