— Лев, ты просто поэт.
— На этой земле нельзя не быть им… Высокие горы, чистые реки и озера, ароматнейший сосновый лес, пронизанный лучами солнца — как не населить все это красивыми нимфами, веселыми сатирами, хмельными кентаврами, молодыми и беззаботными божествами, которых наши строгие церковные отцы заклеймили бесами, хотя это всего лишь воплощение радости жизни!.. Нет прекрасней ничего моей родины — только разве что смерть за нее…
Роджер молча обнял Льва, похлопав по спине; судорога свела его горло, и он только и смог выдавить из себя:
— Рад, что мне сегодня довелось познакомиться с человеком, который…
— Завтра я отведу тебя на руины мавзолея, если захочешь.
Полосатый пес, охотник за каштанами, встал на задние лапы и ревниво стал отодвигать лапой руку англичанина от своего кормильца…
Вечером Роджер был на застолье в Английской башне, обставленном в лучших традициях презрения к установленной орденским законом аскезе. Среди гостей у англичан был не только Джарвис, но и несколько рыцарей других языков, в основном немцы — тоже великие мастера погулять от души.
Брат из Оверни привел с собой флейтиста, и под готическими сводами пиршественного зала раздался веселый наигрыш танца средней Франции, земли солнца, винограда и, естественно, вина.
Вино лилось рекой — и местное, на основе воды сладчайшего источника Салмакиды, и славное родосское. Однако по-настоящему за застольем царствовало вино из кипрского командорства иоаннитов Колосси, присланное новым щедрым хозяином Марко Мальпьеро, сменившим павшего при осаде Родоса Гийома Рикара.
Рыцари гуляли, сидя по лавкам за длинным столом в центре зала. Солнце закатилось, посему источниками света служили факелы, отбрасывающие отблески огня по каменной кладке и развешанному по стенам оружию.
Кто, устав от пиршества, желал немного освежиться, присаживался на каменные лавы, встроенные в кладку попарно у каждого окна, и свежий морской ночной ветер остужал разгоряченные вином головы и кровь.
Там же "паслись" и знаменитые псы — кто у стола, а кто — глядь! — уже и за столом: облокотится на лавку, положит морду на стол: подайте, кто что может!
Некоторые, вставая на те же лавки, оказывались своими головами практически вровень с рыцарскими. Смотрит кто на соседей хмельным оком — то две головы было, а то уже почему-то три рядышком, и средняя какая-то странная, мохнатая, с большим черным носом и висячими ушами, говорит при этом что-то, да с выражением так, убедительно — только, к сожалению, непонятно.
Дохнут на пса винным духом — он исчезает, впрочем, только затем, чтоб тут же возникнуть в другом месте. Не слышат его разговоров — он и лапой потрогает руку рыцаря, а не обратят внимания и на это — можно и кулаком своим собачьим от души по столу постучать!
Рыцари вспоминали былые схватки и сражения, павших товарищей; потом пошли воспоминания иного рода — о далекой родине. Джарвис поведал не раз уже прежде рассказанный им забавный случай — как в одном мелком городишке перед престольным праздником умер ярмарочный медведь, а денег на нового собрать не могли, и тогда церковнослужители опустошили ящик для пожертвований, и на вырученные деньги купили-таки медведя.
Первоначальные опасения моряка оказались напрасными. Рыцари оказались такими же людьми со своими страстями, как и прочие смертные, и всеобщий дух братства пред лицом Господа и смерти подавлял социальное неравенство — равно как и вино.
Довелось Роджеру и повторно выступить за столом — поведать о разрушении турецкого плавучего моста, так сказать, от первого лица.
Потом пели пьяным хором, нестройно, но весело:
И тут прорвало — мощно солировал сэр Томас Ньюпорт. Обычно молчаливый богатырь, поборотый "куман-дарией", завел свое любимое: