Мизак-паша было отмахнулся, но немца неожиданно поддержал Сулейман-бей:
— Прав, прав наш друг, дело говорит. Затея хороша.
Визирь недовольно поморщился, стал размышлять вслух:
— Обстрелять, пожалуй, можно — а зажечь пожар как?
— Зажигательными ядрами и огненными стрелами, — бодро ответствовал немец. — Орудийное дело беру на себя.
— А ливень из огненных стрел пусть прольет акандие, — добавил старичок. — Не все ж разъехались — а то, что они будут резво переезжать с места на место, только упростит дело — просто так их не перестреляют. Пусть горят жилища неверных! Словно лисы, они выбегут наружу или задохнутся внутри! Придут грешники в отчаяние, и некому будет заступиться за них!
— Достопочтенный Сулейман возьмет это на себя?
Старичок сморщился, потом, махнув сухонькой ручонкой в сторону юного Мерла-бея, сказал:
— Не тот возраст, увы! Вот, дай молодому отличиться!
— Мерла-бей, сделаешь?
— Да!
— Тогда давайте, во имя Аллаха! Неверные, поди, празднуют свой успех — покажите же им гнев Всевышнего!!!
Так османы пытались поджечь город, но ничего не получилось благодаря заранее принятым по указанию великого магистра мерам. Первые пожары тушились водой, а когда она не помогала — против горючих веществ, то тушили заранее припасенным уксусом. Тут же в ход шли мокрые кожи и прочий подсобный материал, который был в изобилии заготовлен родосцами, опять же, по указанию д’Обюссона.
В общем, если говорить кратко, огненная опасность была предотвращена. Кончено, кое-чего погорело, рухнуло, некоторые жители погибли, однако успех принятых мер был налицо, тем более если учесть, что родосцы благодаря д’Обюссону успешно противостояли не только огню, но и турецким стремлениям разобщить греков и латинян. Даже наоборот: греческое и латинское население, укрывшееся в главной родосской крепости, еще сильнее сплотилось. Пока воины стреляли со стен по наглому врагу, гражданские — и в первую очередь женщины — тушили огонь.
Там вместе трудились, к примеру, прекрасная Элен де ла Тур, веселая дородная монахиня лет сорока пяти и юная еврейская ткачиха. Общая опасность объединила тех, кто в обычное время обошел бы другого по широкой дуге.
Но оставим их, вернемся к делу. Отсутствие долгожданного пожара еще более расстроило Мизака-пашу, и он велел трубить отбой, введя исключение только для тех, кто расставлял по позициям гигантские пушки. Пусть себе христиане веселятся своими призрачными победами: когда заговорят султанские пушки, им будет не до веселья. При осаде Константинополя было всего несколько таких орудий, и то более мелких лишь при одной гигантской, монструозной, пушке венгра Урбана, разрушавшей византийские башни с одного выстрела. Теперь, под стенами Родоса, больших пушек будет шестнадцать! Им экзаменовать силу д’Обюссоновой крепости и крепость его людей…
Но для многих родосцев преисполненный заботами, трудами и опасностями день не закончился и с наступлением темноты: под ее покровом христианам нужно было осуществить еще одно важнейшее дело. Торнвилль принял в нем участие, хотя Элен попыталась отговорить, ведь рыцарь и без того устал. (О ее геройстве на пожаре Торнвилль не ведал, иначе тоже бы, верно, сделал выговор.)
— Нет, — отрицательно покачал головой Лео. — Сейчас не до усталости. Каждый должен делать свое дело за троих, если мы хотим одолеть врага. Сама понимаешь!
Конечно, Элен все отлично понимала и более не отговаривала любимого, только сухо отметила:
— Прошу тебя с утра быть в церкви Святого Иоанна. Великий магистр распорядился хоронить убитых, по возможности, скорее, во избежание эпидемий… хотя изо рва, я думаю, теперь так будет нести, что… Впрочем, не в этом суть. Будут отпевать де Мюрата, я хочу, чтоб ты присутствовал. Я тоже там буду.
— К чему? Я помог отбить его тело, а погребением и отпеванием пусть занимаются церковники.
— Ты просто не знаешь: де Мюраты — ближайшая родня нам, де ла Турам. И хоть нас не связывала особая какая дружба, я должна там присутствовать.
— Тогда, конечно, я приду.
— Удачи тебе!
Лео только молча прижал к себе Элен и крепко поцеловал. Нужно было идти топить корабли…
Большие и малые суда, напоминая жирных неуклюжих уток, стояли, чуть покачиваясь на водной глади, загодя нагруженные камнями и готовые отправиться в свое последнее плавание. Нет, это были не боевые корабли ордена. Те стояли на якоре тут же, внутри главной гавани, под защитой башни Найяка и ее мола[9]. Камнями были нагружены барки, зерновозы, лодки, купеческие суда со срубленными мачтами — дабы те, торча из воды, не указали противнику, какое место следует обходить, чтобы не угодить на искусственную мель.