В сущности, все трое — Жан, Элоди и ребенок — хорошо уживались друг с другом. Хотя Оливье и не получил религиозного воспитания, он все же порой обращался к неведомому ему богу: «Сделай, чтоб я с ними остался. Сделай, чтоб я с ними остался». Не только из-за того, что он любил их, но здесь он чувствовал себя ближе к галантерейной лавке, а также к самой Виржини; ему мерещилось, что еще может произойти какое-то чудо. Думы о матери по-прежнему преследовали его, но ночные кошмары начали отступать, и он уже реже плакал. Наверное, еще и потому, что Оливье так долго бродил по улицам, он, едва добравшись до постели, засыпал тяжким сном. Жану вечерами хотелось побыть наедине с женой, и он позволял Оливье гулять допоздна — ведь и улица была чем-то вроде двора, и кузен не думал, что с ребенком могло что-то случиться. Однако он считал своей обязанностью по временам ворчать:
— Если ты и дальше останешься с нами, поверь, так больше не будет, нет!
— Как я справлюсь с таким чертенком? Да ведь это же озорник, озорник, озорник! — добавляла Элоди без особой злости и раздражения, как будто сообщала о том, что всем давно известно.
С недавнего времени Оливье начал частенько разглядывать себя в зеркале, подымаясь на цыпочки, чтобы казаться повыше, надевал свои парадные гольфы уже не только по воскресеньям, чистил себе одежду, обувь, украдкой от Элоди пользовался тем самым, что «чудно пахнет», иногда брал «напрокат» у Жана какой-нибудь старый галстук. Чаепитие у Мадо не прошло для него бесследно.
—Ты глянь, как он теперь держит свою чашку, этот кривляка, — заметила Элоди.
В течение нескольких дней подряд мальчишка пытался утихомирить свою кудрявую челку, с раздражением приговаривая:
— Ах! Эти волосы…
Жан наконец понял и послал его к парикмахеру на улице Кюстин, рекомендовав фасон «полубокс» — стрижку, освобождавшую от волос виски и затылок и оставлявшую спереди только короткий ежик, разделенный пробором.
У парикмахера еще висела над дверью старинная вывеска: медный шарик, с которого свешивалась коса, сплетенная из черного конского волоса. Из деловых соображений было добавлено: Быстро и хорошо. Оливье пропустил мимо ушей совет насчет «полубокса». Он дал усадить себя на два телефонных справочника и покорно предоставил свою голову во власть мастера, который без всяких церемоний принялся вертеть ею, хотя Оливье и пытался иногда что-то предупредить, но — увы! Едва он наклонял вперед голову, парикмахер тащил ее назад с ворчаньем: «Перестань же ты крутиться!» Ножницы летали над ним, словно ударом клюва отхватывая светлые пряди, тут же оседавшие на пол, как пар. Трещала машинка для стрижки, под конец выдернувшая у него еще несколько волосков, и мальчик шептал про себя тихо-тихо: «Спасайся! Ой, спасайся!» От парикмахера, ливанца со смуглым и жирным лицом, пахло потом. Из-под рукавов виднелись толстые волосатые руки. Он что-то говорил о предстоящих гонках «Тур де Франс» с худощавым молодым человеком, которого его коллега брил, мыл, натирал квасцовым камнем, пошлепывал по щекам горячими салфетками и поливал туалетной водой Горлье, причем у каждого был свой прогноз: один сулил первое место Ди Пако, другой — Роже Ледюку.
Когда Оливье ощутил, что бритва уже подравнивает ему волосы на висках, над ушами и сзади на шее (этот момент был для него самым противным), он стал ждать вопроса «С массажем или без», чтобы ответить: «Без, но с бриллиантином». Это была его тщеславная мечта — заполучить плоскую, блестящую и уложенную легкой волной прическу, которая, если тронешь ее кончиком пальца, пружинит, будто каучуковая пластина. Парикмахер выдавил на свои ладони розовое желе и смазал мальчику волосы, прежде чем проложить безупречный пробор и, наметив двумя пальцами место зачеса, разделить шевелюру надвое с помощью щетки весьма сомнительной чистоты. Потом мастер подставил за головой Оливье зеркало, но тот так и не успел присмотреться. Он даже забыл стряхнуть с него волосы, попавшие во время стрижки за шиворот. Расплачиваясь с мастером и добавив ему чаевые — сумму Жан заранее указал, — Оливье спросил, сколько дней продержится помада на голове. Парикмахер недоуменно пожал плечами и ничего не ответил.
У Оливье не было денег, чтоб купить себе баночку этого снадобья, но назавтра Туджурьян дал ему выгодный совет: купив у аптекаря адрагант, Оливье сумеет сам изготовить себе хоть целый горшок помады. Некоторое неудобство состояло в том, что, когда голова высыхала, оставались заметные следы белого порошка и приходилось все время смачивать волосы. Рамели сообщил рецепт: для придания им блеска к смеси следует добавить одну ложку масла и шесть ложек одеколона. Но Оливье перепутал пропорции, и его жирные волосы распространяли сильный запах арахисового масла. Желая утаить от кузенов результаты этих досадных опытов, он так глубоко надвигал на голову берет, что его внутренняя кожаная кайма вылезала наружу и придавала мальчику жалкий вид.
Сидя у окна перед зеркалом, привязанным к шпингалету, Альбертина Хак тоже возилась со своей прической, накручивая волосы нагретыми на огне железными щипцами и пробуя их жар на обрывках газетной бумаги, отчего разносился запах горелого. Оливье с интересом наблюдал за тем, с какой ловкостью она все это проделывала. Когда Альбертина закончила, она надменно сказала:
— Зайди ко мне, невежа ты этакий! Я для тебя оставила две оладьи с яблоками.
Альбертина придвинула мальчику тарелку, посыпала остывшие оладьи сахарным песком и заметила:
— Когда находятся у дамы в гостях, не сидят в берете!
Оливье вспомнил, что Принцесса такое же точно замечание сделала Красавчику Маку. Он счел его обоснованным, но притворился, что у него насморк, и ответил:
— Хе… у меня голова мерзнет…
Альбертина оскорбленно сорвала с него берет и увидела все это безобразие… Волосы, лоб, уши были масляные и пахли, как топленый жир. Она была поражена. Оливье постарался объяснить самым непринужденным тоном:
— Это просто бриллиантин…
Но ему пришлось признаться, что тут пошла в ход помада собственного изготовления.
Альбертина поставила греть воду, бросила в нее желтый порошок шампуня и заявила, что сейчас вымоет ему голову. Пристыженный Оливье нагнулся над тазом и позволил ей этим заняться. Потом она причесала мальчика по-своему, загладив волосы назад и сказав, что так ему больше идет.
После всего этого Оливье еще с мокрой головой уплетал яблочные оладьи, а Альбертина наставительно повторяла:
— А остатки тоже сладки.
Оливье утер ладонью рот, поблагодарил, заверив, что в жизни не ел столь вкусно. Тогда мадам Хак погладила его по щеке и сказала:
— Ну, разбойник, беги! — и тут же добавила: — Убирайся, хватит дурака валять, надоел ты мне!
Он намеренно забыл у нее свой берет и присоединился на улице к Лулу и Капдеверу, которые прогуливались с видом сообщников. Засунув руки в карманы, наклонившись вперед и ссутулив плечи, они нарочито показывали, что у них назревают серьезные замыслы. Оливье тоже засунул руки в карманы, поскрипел там своими бабками и пошел рядом, изо всех сил подражая приятелям. Ребята сделали два тура вокруг квартала в полном молчании.