— Не докучайте мне. Разве вы не видите, я с сыном!
И Оливье грезил, что он здесь сидит вместе с мамой Виржини. Это игра, и потому мама нарядилась совсем как киноактриса. Иногда Мадо делала ему сюрпризы, вытаскивая из сумки какие-нибудь лакомства, а однажды вечером, когда она за ним зашла, принесла клетчатый шотландский галстук, который он уже потом не снимал.
— Странно, — сказала Элоди, — очень странно, что подобная девушка так любит детей!
— Да нет же, — отвечал Жан, тайно ревнуя мальчика, — тут не требуется особого объяснения, просто она скучает! Когда она найдет себе подходящего парня, то напрочь забудет мальчишку. О-ля-ля!.. Ты совсем не знаешь таких девиц!
Когда Бугра встречал своего юного дружка, так хорошо одетого, он свистел сквозь зубы и говорил с иронией: «Вот так штука!» и «Черт побери!», а потом уж: «Ей же ей, это, право, лорд!» А Капдевер не постеснялся сказать Оливье: «Значит, пошел гулять со своей шикарной курочкой» — но мальчик в ответ ограничился неопределенной и надменной улыбкой. Альбертина же не скрывала своего восхищения:
— Когда ты прилично одет, ты не похож на шалопая. Вот видишь, если б ты сам захотел…
И мальчик шел, стараясь не сутулиться, засунув руку в карман курточки и выставив наружу большой палец.
Только Красавчик Мак ничем не проявлял своего отношения. Оливье столкнулся с ним как-то на лестнице — тот вел за руку брюнетку, источавшую запах сладких духов. «Каид» не обратил на Оливье никакого внимания. Он был несомненно задет тем, что Оливье видел, как его тогда унизил Бугра. Однажды, когда ребенок лихо поддернул свои штанишки, а на замечание Мадо ответил: «Так меня Мак научил!» — Принцесса сказала только: «Но это дурные манеры…» — и ничего не добавила, будто она никогда и не знала Мака. Странными казались ему отношения взрослых. Лучше, пожалуй, в них не вникать.
Начало велогонок «Тур де Франс» объединило интересы всех местных жителей, на улице Лаба только об этом и толковали. Мужчины прогуливались с газетами, развернутыми на спортивной странице — там можно было лицезреть предполагаемого чемпиона Андре Ледюка. Всюду по городу были расклеены афиши с фотографиями схожих с какими-то большими насекомыми спортсменов, во всю нажимающих на педали. Кроме того, целые караваны рекламных машин разъезжали по улицам и на ходу разбрасывали листки с сообщением обо всех городах-этапах на пути к Вавилону велосипедного спорта. В кафе и пивных висели черные доски, и на них отмечалось мелом, кто идет впереди на дистанциях и по гонке в целом, указывался километраж пробегов и время отставания от желтых маек (то есть от ведущих спортсменов), и люди, рассматривая эти цифры, нескончаемо спорили. Как будто бы вся Франция в эти часы пропиталась жирным запахом смазочных масел, подталкивала велосипеды своих излюбленных чемпионов, поила и кормила их на ходу.
— А у меня, — сказал Бугра, — прострел в пояснице, и притом без всяких подвигов на спортивной дорожке. Да еще в разгар лета — что может быть глупей!
Оказалось, что Бугра вызвался кому-то помочь и понес на пятый этаж слишком тяжелый груз. После этого он во время ходьбы то и дело с проклятием хватался за поясницу. Оливье позаботился о старике: сделал ему горчичники, обмотал поясницу толстым слоем красной фланели, причем Бугра вертелся как алжирский дозорный стрелок, чтобы фланель плотнее обвилась вокруг его тела.
Чтоб вознаградить себя за вынужденное бездействие, он готовил густой суп в гигантских кастрюлях, в которые закладывал, как он сам выражался, «все, что требуется брюху!» — добрую порцию костей, подаренных ему мясником, корки хлеба, овощи и лапшу. Затем наливал себе полную миску, крошил туда еще хлеба, подливал красного винца, и получалось что-то похожее на похлебку шабро, которую готовят на юге Франции. Бугра ел, чавкая и крепко зажав в руке ложку.