Когда мальчик добрел до кафе Пьерроза, его страх перешел в настоящую панику. Проехал грузовичок с рычащим мотором, и Оливье бросился к ближайшим воротам. Потом он перебежал на противоположную сторону улицы, чтоб спрятаться от пьяницы, идущего нетвердой походкой. Перекресток казался ему зловещим, таящим тьму опасностей, будто за каждым деревом, за любым фонарем укрывались его враги. До самой квартиры своих кузенов Оливье пробирался петляя и прячась.
Он трижды нажал на кнопку звонка, прежде чем привратница открыла дверь, а захлопнув ее за собой, задрожал. Он стоял в темноте, не решаясь зажечь свет, боясь его грубой яркости. Прижавшись спиной к мозаичной стенке, Оливье сжимал в руке коробок шведских спичек и медленно приходил в себя. Потом поднялся по лестнице, зажигая спички одну за другой. Последняя спичка обожгла ему пальцы, и он ощупью шел во мраке, пока не засунул руку под коврик и не нашел ключ.
Когда наконец Оливье очутился в комнате, он сел на диван и пошарил рукой по полу, чтоб поискать свой школьный ранец и тронуть его кожаную поверхность, затем затих и сжал ладонями голову. Ему страстно хотелось броситься в спальню Жана и Элоди, лечь рядом, попросить у них помощи, рассказать о тысяче безумных мыслей, которые подавляли его, ибо он не мог сам с ними справиться.
Нет, он не излечился еще от своего горя. Неужели его снова будут терзать кошмары? Неужели опять появится эта женщина, окутанная черными вуалями? Виржини возникла перед ним холодная, мертвенно-бледная, с разметавшимися волосами. Оливье сдернул простыни с дивана и как был в одежде зарылся в них. Он закрыл голову сверху подушкой и, закопавшись в укрытье, так и лежал, словно ежик. Затаив дыхание, ребенок почувствовал, что все его тело сотрясает дрожь.
Но на следующее утро опять светило солнце, рядом с диваном Оливье стояла Элоди в своем цветастом платьице, она его расталкивала и с красивым звонким акцентом, еще полным деревенской свежести, повторяла:
— Эй! Пора! Этот парень превратился в такого лентяя! С тех пор, как он прогуливается с принцессами… Эй! Ленивец, тебя придется поднять. Твой кузен уже давно ушел.
Вчерашние страхи испарились. И вот он сидит за столом, за большой чашкой кофе с молоком, обмакивает в него тартинку с маслом, и желтые глазки жира плавают на поверхности. Оливье слегка отупел, как бывает на следующий день после праздника, он смотрит на все кругом осоловелым взглядом.
Все кажется ему удивительным — он моется, влезает в короткие штанишки, расправляет в шкафу свой измятый костюмчик, выслушивает упреки Элоди и вот уже думает, что скоро пойдет играть с дружками.
Вместе с Лулу и Капдевером они попадают в разгар ярмарочного празднества, разлившегося по бульварам от площади Анвер до Батиньоль. Лулу, у которого деньжата водятся, угощает своих друзей превкусными, сочащимися жиром голландскими оладьями, их продают в белых бумажных фунтиках. Потом ребята участвуют в двух партиях японского бильярда и покупают себе «папашину бороду» — сладкое розовое лакомство, прилипающее к губам.
Им ужасно хочется залезть в механические сталкивающиеся между собой автомобильчики, но приходится довольствоваться разглядыванием катающихся взрослых, делать вид, будто сам крутишь баранку, и еще передразнивать служителей, ловко перебегающих от одной машинки к другой, чтоб взимать плату. Ребята торжественно обещают друг другу, что, когда станут взрослыми, они слова придут на ярмарку и, поскольку будут чуть богаче, позволят себе любые развлечения: и балаганы, где показывают монстров, и павильоны восточных танцовщиц, и сеансы бокса и борьбы, и умопомрачительные путешествия в вагонетках с опрокидывающимся кузовом среди ледяных лабиринтов. Но пока они могут пользоваться только бесплатными удовольствиями ярмарки: смотреть на фокусников, на сценки, разыгрываемые для публики, на игры, в которых участвуют другие.