– Что за родня не говорил?
– Я им должна была перстень отцовский показать.
Девушка дернула себя за шнурок на шее. На нём висел массивный перстень с красным сердоликовым камнем. Злат поднёс его к огню. Это была печатка. В отблесках пламени на кровавом камне темнела резная вязь.
– Квадратное письмо, – определил Злат, – На уйгурском. Знаешь, что здесь написано?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Как звали отца?
– Батыр.
– Надо же, как просто… А тебя, значит Юксудыр? Что оно значит?
– Дочь лебедя…
– Дочь лебедя. Отец назвал?
Девушка кивнула.
– Давно он помер?
– Лет восемь.
Злат спрашивал, Юксудыр отвечала, Илгизар переводил. Поэтому разговор всё-время повисал в мучительном ожидании. Все уже поняли, что один наиб знает, чем он закончится. Наконец, он протянул девушке её перстень и сказал:
– Лебедями называют кунгратов. Монгольское племя. Из него мужчины Чингизова рода обычно берут себе жён. Мать Джучи, жена Чингизхана была из этого рода. Сейчас они стоят у самого Золотого престола. Могущественная Тайдула из них. Она твоя родная сестра. А твоего отца много лет назад в наших степях звали Кутлуг-Тимур. Он исчез в смуту, когда умер хан Тохта, и никто ничего о нём с тех самых пор не слышал.
VII. Как лаптой права угнать мяч царства
В очаг подкинули ещё дров и огонь запылал с новой силой. Котёл унесли, и языки пламени теперь лизали самый свод печи. В зале стало светлей, и из темноты выглянули закопчённые стены, под крышей на тяжёлых балках показались из полумрака пучки каких-то сухих трав, связки вяленой рыбы и грубые холщовые мешки, перетянутые лыком.
Стало тихо. Только угольки потрескивали, вспыхивая и мерцая.
Злат перекинул принесённый хозяином богатырский тулуп на скамью возле самого огня, между столом и очагом, и блаженно растянулся на спине, заложив руки за голову. Его юный помощник тоже перебрался ближе к печи, поджав под себя ноги и примостив на колени ковш с мёдом.
Хорошо было сидеть вот так, никуда не торопясь, и глядеть в загадочную глубину пламени. Или, как Злат, в темноту, словно скрывающую в сумраке под самой крышей, за границей света, что-то неведомое разуму.
Так и прошлое. То скроется во тьме минувшего, как канувший не дно камень, то вдруг, словно озарённое молнией, встанет перед глазами, как живое.
– Вот ведь, снова догнала нас, брат Илгизар, эта треклятая свиная нога, – грустно усмехнулся наиб, – никак не отпускает. Ты копыто хорошо разглядел тогда? Может это не свиная нога была, а чёртова?
Юноша молчал, отхлёбывая из ковша. Он вдруг воочию вспомнил эту самую копчёную ногу, которую увидел три месяца назад в каморке наиба. Она висела на вбитом в стену кованом гвозде и пахла пряными заморскими травами, копчёным салом. Пахла грехом. Запретное для правоверных мясо наполняло рот слюной вожделения и манило к себе в самый разгар священного месяца Рамазан – время поста и воздержания. И тянуло за собой череду преступлений и смертей.
Наиб словно высматривал что-то в затаившейся под крышей темноте:
– Я этого Кутлуг-Тимура ведь хорошо знал. Он при Тохте был эмиром Сарая. Большой человек – куда до него нынешнему. Нашего: хан поставил – хан снял. А за тем стоял целый могучий род. Кунграты. Род царских невест. Или царских матерей – кому как больше нравится. На бабах и шею себе свернул.
Злат замолчал надолго, вспоминая. Потом сел, поджал под себя ноги и тоже устремил взгляд в огонь. Словно сами воспоминания начали жечь его и тревожить:
– Баялунь. Вот снова её вижу, как живую. Глаза умные и злые, как у змеи. И голос ласковый такой. Будто и не говорит, а баюкает. А на лице ни жилка не дрогнет. Только пальцы выдавали – по халату скрябали. Оно и не шутка. Всю власть в улусе тогда она под себя забрала.
Как весть дошла, что Тохта умер, она сразу судьбу за загривок схватила. Никто ведь той смерти не ждал, хан был молод и здоров. В наследники себе он метил внука Ильбасмыша, совсем ещё несмышлёного отрока. Вот Баялунь и объявила всем волю хана. Расчёт прост, как сухая лепёшка. Пока подрастает править от его имени. На правах бывшей старшей жены Тохты. Дело не сказать, чтобы совсем небывалое. Все знают, что после смерти Сартака, Батыева сына, все дела в Орде забрала его жена Баракчина.
Злат замолчал. Молчал долго, не шевелясь. Потом встряхнул головой, словно от наваждения и усмехнулся: