Однако если изобретения, скажем так, общественного назначения поражали воображение, — гораздо более удивительными и необычными можно назвать внедрения, касающиеся его самого, которые сеньору Скириусу уже удалось осуществить.
Сеньор Скириус придерживался мнения, будто человеческое тело представляет собой не что иное, как громоздкий механизм, состоящий из органов, постоянно устающих, уязвимых и подверженных разного рода помехам, болезням, интоксикации, плохому пищеварению, новым эпидемиям, холоду, жаре и, увы, старости. И изобретатель вознамерился заменить все природные органы совершенными и мощными механическими копиями. Он уже ампутировал себе ногу с признаками ревматизма, заменив ее железной, настолько совершенной по своему строению и действию, что только легкая хромота отличала ее от обычной ноги. Одна рука тоже была ненастоящей, равно как большая часть длинной кишки, одно легкое, обе почки, волосы, оба яичка, простата и один глаз, который не видел. Впрочем, об этом знали только господин Скириус и мы.
Сеньор Скириус уже не раз подговаривал швейцара отрезать одну руку — левую, которой тот постоянно открывал дверь.
— Ты двигаешь этой рукой столько раз на дню, что боль уже наверняка дает о себе знать, — внушал ему Вальтер Скириус, — а вот если ее заменить искусственной, ты бы не только не почувствовал никакого неудобства, но еще и смог бы работать гораздо быстрее.
— И то правда, — соглашался швейцар, не решаясь все-таки на подобную операцию. Однако он не исключал такой возможности, и вовсе не потому что ему улыбалось стать одноруким, просто так ему удалось бы ближе сойтись с изобретателем и, быть может, увлечь его своей идеей. То есть совместными поисками таинственной двери, которую Хуан все порывался отыскать, не ведая как.
— В действительности, — уверял его господин Скириус, — мы грубые животные, приговоренные к тлению, — тут он поднес руку к электронному устройству, размещенному в груди и соединенному с голосовыми связками, и его голос зазвучал трагически, почти с отчаянием. — Мы еще далеки от абсолютного совершенства, — добавил он, и после манипуляций с другим механизмом, в области шеи, его голос стал абсолютно спокойным, — однако в один прекрасный день все недостатки будут преодолены. Почему, к примеру, мы должны пользоваться какими-то инструментами, тогда как мы сами можем в них превратиться? — небольшая манипуляция в коробке переключения чувствительности, и голос господина Скириуса приобрел оптимистический тон. — Нет! Почему, спрашивается, мы должны залезать в какой-то не вызывающий доверия ящик, чтобы совершить перелет, в то время как могли бы летать, прыгать, плавать с гораздо большей скоростью, чем любой из этих аппаратов? Знаешь, что такое всю жизнь быть втиснутым в один и тот же автомобиль? — очередные манипуляции с кнопками, и голос мистера Скириуса стал тихим и прерывистым. — Представляешь, что значит навсегда оказаться во власти безумия, которое крадется по пятам или бежит впереди? Наша жизнь проходит, пока мы стоим на красный свет или едем в туннеле или ожидаем разрешения то на взлет, то на посадку, не говоря уже об опозданиях и переносе рейса. Прикиньте, сколько времени остается на жизнь, и вы поймете, что страшно мало. Да и то немногое, что у нас остается, мы вынуждены тратить на тысячи глупых, хотя неизбежных дел вроде стирки, приготовления пищи, открывания-закрывания дверей, уборки в доме, визитов к врачу, причесывания, спускания воды в ванной…
— Но вы-то многое из перечисленного уже преодолели, — ободряющим тоном напомнил Хуан, видя, что господин Скириус, нажав какую-то кнопку, готовится заплакать.
— Однако того, что я сделал, мало! Я еще не достиг желаемого! — взорвался мистер Скириус, увеличив электрическое напряжение голоса, — сеньора Левинсон, подслушивающая их диалог из коридора, аж подпрыгнула. — Этого недостаточно! — вновь вскричал металлическим голосом сеньор Скириус и на полной скорости, которую только позволял его механизм, словно одержимый, начал мерить шагами вестибюль, называя задачи, которые изобретательство должно решить во благо человечества. Упоминаемые задачи, разумеется, выполнит именно он: ноги, став металлическими, перестанут страдать от бесконечных ударов по икрам, которые мы получаем практически ежедневно; пальцы, превратившись в красивейшие алюминиевые щупальца, не будут ощущать холода, ожогов, защемлений, вывихов, переломов и смещений, от которых мы то и дело страдаем. -
Ах, дружище, а что говорить о глазах, таких хрупких и столь необходимых? — тут господин Скириус в очередной раз притормозил около швейцара, и его голос вновь обрел сдержанность и глубину. — Глаза, возможно, — самое ценное в нашем организме, а ведь их может замутить порыв ветра, а любая искра — привести к слепоте.
— Точно, точно, — кивнул швейцар, у которого после восьми часов, проведенных под лампами огромного вестибюля, слишком резало глаза.
— А что ты скажешь о горле? Столь чувствительном как к горячим напиткам, так и к мороженому, как к острым приправам, так и к соленому, к влажности, к пыли…
— Совершенно верно, сеньор, — вновь согласился наш швейцар, думая о том, что изобретателю ох как нужен хороший советчик, который направит его искания в сторону более широких перспектив. И он, Хуан, возьмет на себя миссию помощи.
— А ногти! — металлическим голосом вскричал господин Скириус, стуча искусственным ногтем по стеклу двери. — Что может быть хуже содранного ногтя? А что вы скажете о зубах (если они у вас есть) — зеркале нашей старости, вечно причиняющих нам боль, расходы и неприятности? А о языке? Одном из самых ценных органов человека, подверженном любой инфекции или внешнему воздействию, начиная с насекомого и кончая мельчайшей частицей пыли или заразным поцелуем.
— Согласен, — вновь закивал головой Хуан, между тем как сеньор Скириус в порыве энтузиазма in crescendo[13] продолжал кружить вокруг него.
— А известно ли вам, — тут механическая рука господина Скириуса коснулась стальным указательным пальцем униформы швейцара, — известно ли вам, что язык тоже можно заменить совершенным органом — не грубой копией, а чем-то более динамичным, легким, сверхчувствительным и упругим? Известно ли вам, что существуют тысячи оттенков вкуса, неведомых нашему нёбу?
— Я и правда не знал.
— Зато теперь будете знать, — оглушительно крикнул господин Скириус. И в порыве ликования и творческого удовлетворения остановился перед швейцаром со словами: — Взгляните-ка, вот мое последнее изобретение, — и открыл рот как можно шире, насколько позволяли челюсти.
Пораженный швейцар мог удостовериться в том, что господину Скириусу удалось заменить язык тонкой, гибкой и упругой механической пластиной.
— Невероятно! — воскликнул Хуан.
И тогда господин Скириус, гордясь своим достижением, захотел продемонстрировать нашему швейцару, что его язык и даже горло из платины служат ему, не только для того чтобы прекрасно разговаривать любым тоном, но также для того чтобы петь куда более сильным голосом, чем самые знаменитые баритоны и тенора. И, действительно, огромное и роскошнейшее здание содрогнулось, стоило сеньору Скириусу исполнить один из самых трудных пассажей Il Trovatore.[14] Сильный, чувственный, свежий и модулированный голос звучал и в самом деле из ряда вон выходяще; он опускался и поднимался настолько гар-мо-нич-но, что даже сеньорита Рейнольдс у себя в квартире на какое-то мгновение оторвалась от денежных подсчетов, а Пьетри приглушили — и это кое-что значит — звук магнитофонов. Но тут внезапно из горла господина Скириуса вместо гениальных арий начали вырываться языки пламени зеленого цвета, которые чуть не подпалили ресницы Хуану, потому что вырвались с силой, будто из сопла. Мистер Скириус поднял механическую руку и в отчаянии поднес ее к пульту управления на груди, однако пламя не только не погасло, а увеличилось и распространилось во все стороны. Очевидно, что-то в механическом агрегате организма господина Скириуса вышло из строя, вызвав роковое замыкание. Подобно обезумевшему дракону, Вальтер Скириус прыгал по всему вестибюлю, а испуганный Хуан старался оказать ему помощь, сам не зная как.