Весь бескрайний мир предоставлялся к услугам собаки, а ее, казалось, трогала одна только органная музыка. Вот почему уже несколько лет Уарремы приглашали к себе лучших музыкантов-органистов. В результате музыкальное образование Клеопатры достигло такой утонченности, что малейшая неточность, допущенная пальцами исполнителя, резала ей слух, и без того чуткий от природы, и мгновенно вызывала негодование. Испуганному музыканту приходилось пребывать в постоянном внимании, чтобы, не дай Бог, ни на йоту (точнее, ни на ноту) не отклониться в сторону: чуть-чуть сфальшивишь — и поминай как звали. Можно привести много печальных примеров, взять хотя бы саму Марго Рубинштейн, которую вырвали из клыков Клеопатры уже бездыханной. Разразился жуткий скандал (даже «Нью-Йорк Таймс» опубликовала статью), который сумели кое-как замять, выплатив более миллиона долларов компенсации ближайшим родственникам (матери и мужу) погибшей пианистки. Поговаривали, что на той вечеринке присутствовала мать Тереза собственной персоной, и дабы облегчить ее нравственные страдания, пришлось пожертвовать полмиллиона долларов ее «благотворительным учреждениям». Музыкальная взыскательность Клеопатры обходилась, прямо скажем, недешево даже Уарремам.
Зато когда музыкант исполнял пьесу безукоризненно (к счастью, такое происходило гораздо чаще), невиданное довольство и спокойствие читалось во всем облике животного; однако прежде оно одним только яростным взглядом выметала вон элегантную публику, и та, не пикнув, пряталась по каютам или на трапе, ведущем на палубу. Потом собака обычно вытягивалась во всю длину, положив передние лапы перед собой, а голову на пол, и устремляла взгляд к звездному небу. Да, именно ночью, при потушенных огнях, когда палубу освещали только звезды, Клеопатра предавалась сладостным звукам органа.
И вот теперь — неслыханное дело — уже в третий раз, в то время как великолепное творение Баха отдавалось эхом в просторах океана, Клеопатра находилась на палубе не одна. Хуан в своей неизменной униформе швейцара стоял, прислонившись к перилам, и тоже зачарованно смотрел в бесконечность. Внизу привалившись к поручням трапа и не осмеливаясь высунуть голову, Уарремы, мэр Нью-Йорка, два прокурора, Мэрил Стрипт и настоятель собора Святого Патрика, не говоря уже о светилах ветеринарии, затаив дыхание, тайком наблюдали за этой сценой.
Гениальный органист перешел от токкат к фугам, от фуг — к прелюдиям, от прелюдий — к фантазиям, от фантазий — к кантатам и хоралам. Яхта как ни в чем не бывало скользила по фосфоресцирующим водам океана. Луна, полная и прекрасная, что не найдется такого описания, которое было бы лучше непосредственного созерцания, — плавно катилась по краю неба. Все вокруг заполняла музыка, смешавшаяся с шумом волн и приглушавшая его. Клеопатра слушала, погрузившись в свои мысли, глядя вверх или в сторону швейцара, который время от времени вытаскивал свою записную книжку и делал там пометки. Под мостиком хозяева, гости и прислуга, сбившись в кучу, так и продолжали стоять, не шелохнувшись и не позволяя себе ни малейшего комментария, словно только Клеопатра, швейцар и море были достойны слушать необыкновенную, чарующую музыку.
Ближе к рассвету собака встала и, не обращая внимания ни на кого из присутствующих, медленно покинула палубу, — так она поступала и на предыдущих вечеринках.
В ту же минуту концерт закончился.
Гости в сопровождении хозяев и в окружении слуг поднялись на палубу. Зажглись огни, и под музыку огромного оркестра начался праздник. Все рассыпались в комплиментах мистеру и миссис Уаррем, выражая восхищение их «сказочной» (по их словам) Клеопатрой. Однако и сеньор Уаррем, и его высоколобые ветеринары продолжали пребывать в недоумении. Они так и не уловили ни малейшего намека на странную связь Клеопатры со швейцаром. К тому же собака больше не приближалась к Хуану, хотя, правда, и не отвергала его общества. Вдобавок ко всем неудобствам ледяной воздух, который стал покрывать инеем дорогущие меха и перчатки, не оставлял у Уарремов сомнений в том, что наступала зима. Следовало поскорее закругляться с прогулками.
Поэтому, улучив момент, мистер Уаррем отвел Хуана в скромный уголок, вручил ему еще одну стодолларовую купюру и сообщил, что пока больше не нуждается в его услугах, Швейцар попытался отказаться от денег и решил изложить ему свою миссию: давайте, мол, вместе поищем решение, «выход», который ему известен, да, теперь он почти уверен, что ему известна одна дверь, которая… Однако господин Уаррем прервал его сбивчивые речи.
— Не волнуйтесь, — успокоил он Хуана, не согласившись взять банкноту обратно, — дверь внизу, в столовой, там вас ждет один из моих людей, который на лодке доставит вас на берег.
— Но я…
— Вы действовали правильно, — перебил его мистер Уаррем. И, повернувшись к нему спиной, слился с массой гостей.
Шел медленный и непрерывный дождь, способный обескуражить самого большого оптимиста: в Нью-Йорке он льет в преддверии зимы и пронизывает до самых костей, поскольку вызывает воспоминания о теплых и чистых проливных дождях, при которых возникают запахи свежей травы и блестящей живой земли.
Наш швейцар, наряжавший сосну, установленную посреди lobby, время от времени прерывал свое занятие, чтобы подойти к входной стеклянной двери и посмотреть на дождь. Однако он проделывал все это чисто машинально, словно в полном убеждении, что ритм дождя не усилится и не уменьшится, и он все также, неизменно будет лить днями, неделями и даже месяцами.
Да, так и будет лить. И прекратится вовсе не для того, чтобы уступить место ярким солнечным дням, — его сменит грязный снег, который, словно короста, облепит тротуары, крыши, голые деревья и даже лица прохожих, вынужденных (что поделаешь) рисковать и выходить на улицу.
Хуан вернулся к своему занятию. Вскарабкавшись по стремянке, он собирался развесить на сосне разноцветные рождественские лампочки. Однако ему то и дело приходилось спускаться не только затем, чтобы взглянуть на дождь, но и открыть дверь кому-то из жильцов, вернувшемуся со своей собакой или каким-нибудь другим животным, которое, войдя в вестибюль, принималось отряхиваться и забрызгивало грязью весь пол… К счастью, на этот раз за дверью швейцара поджидала Скарлетт Рейнольдс, чья тряпичная собака по крайней мере не отряхивалась. Конечно, с одной стороны, нашему швейцару не надо будет убирать за животным, однако с другой — ему не избежать долгого разговора с хозяйкой, бывшей актрисой, некогда весьма популярной. Кто не помнит «Пижамы в ночи» или «Луч лунного света в моем сердце» — фильмы, принесшие ей не только известность, но и богатство. Но чем больше денег появлялось у мисс Рейнольдс, тем скупее она становилась и даже, чтобы увеличить свое состояние, перестала есть и настолько отощала, что «Р. К. О.» и другие крупные кинокомпании в конце концов перестали приглашать ее сниматься, предпочтя в случаях, оговоренных контрактом, выплачивать пожизненную астрономическую пенсию.
Сеньорита Рейнольдс возвращалась после совсем непродолжительной прогулки с перекошенной физиономией и вдобавок на всех парах, что казалось невероятным для ее физического состояния. Поспешно открыв ей дверь, наш швейцар поинтересовался причиной ее столь внезапного возвращения.
— Мне на плечо уселась муха, вознамерившись прокатиться за мой счет. Не успела я ее согнать, как она тут же уселась мне на шляпу, а потом еще и на собаку. Вы, конечно, понимаете, что я не позволю, чтобы нас использовали как бесплатное транспортное средство.
— Само собой, — согласился Хуан.
— Кстати, — добавила мисс Рейнольдс, снимая шляпу, — вы не могли бы одолжить мне доллар? Я хочу предложить его управляющему — может, тогда он поднимет температуру батарей отопления.