— Как только ты согласишься, — продолжила Клеопатра, невзирая на гам, — мы попытаемся поискать решение или, как ты сам выразился, «выход» или «дверь». Дверь для тебя и для нас. Не для них, жильцов, которым она без надобности, так как они даже не осознают, что находятся в неволе.
— Но я-то осознал! — раздался резкий голос одного из попугаев, который порхал, будучи привязанным к своей подруге. — Еще как осознал! Вот уже пять лет, как сижу взаперти!
— На кусочках хлеба и простокваше, — добавила попугаиха.
— Уж не намекаете ли вы на то, что ваше положение хуже нашего, — в один голос запротестовали все пять собачек чихуахуа, вновь снимая наушники, — вам всего-навсего, — теперь говорила только одна собачка, — приходится кувыркаться в своем кольце и клевать корки хлеба, а вот мы, кроме того что находимся в неволе, должны еще пританцовывать и ластиться к хозяевам, тычась в них мордой.
— Не мордой, а губами, — запротестовала кошка Бренды Хилл.
— Или вы считаете себя ниже их?
— Они считают себя ниже, — уточнила одна из крыс управляющего, — иначе стали бы они день-деньской плясать на потеху хозяевам, обезьянничая и так и эдак…
— Обезьянничая? — тут же отозвался орангутанг сеньора Макадама, который в последнее время прятался в туннеле в саду. — Они же не обезьяны, чтобы обезьянничать. Кстати об «обезьянничании» — я заметил, что это слово всегда употребляется в уничижительном смысле и что мы-де корчим рожи в подражание всевозможным выходкам и движениям людей. Однако достаточно просто-напросто правильно ответить на мой вопрос, чтобы развеять оскорбительное для нас заблуждение: Кто появился сначала? Человек или обезьяна? Даже сами люди, не колеблясь, заявляют, — что логично, — что мы появились на свете на тысячи лет раньше, чем они. Следовательно, дорогие друзья, кто кому подражает?…
— Вот именно, — прошипела змея Мэри Авилес. — Как раз, потому что мы, змеи, появились на свете раньше обезьяны, не только обезьяна, но и сами люди нам подражают. Да и говоря о людях, раз уж сегодня здесь оказался один из них, — змея, приподняв часть своего туловища, пристально посмотрела на Хуана, — я желаю разъяснить, что вовсе не я убила сеньориту Авилес, как объявили люди. Я в жизни ее не кусала. Она покончила с собой, проглотив двадцать семь таблеток цианистого калия. В действительности, когда ты зашел вчера к Мэри Авилес, она уже приняла их. Не могу взять в толк, как ты этого не заметил по ее лицу, оно же было зеленым. Я даже нарочно попыталась поднять шум, чтобы предупредить тебя, но ты наверняка подумал, что я хотела тебя укусить.
— А почему же ты не заговорила со мной, как сейчас? — опечалился швейцар. — Глядишь, мы бы успели ее спасти.
— Я пыталась, — змея приподнялась, как смогла, — однако ты не обратил на меня никакого внимания. Ты как раз произносил свою речь. С другой стороны…
— Да замолчи ты! — прорычала Клеопатра и взглянула на змею своими фиолетовыми горящими глазами. — Во-первых, никому из вас не давали разрешения разговаривать со швейцаром на его языке, до тех пор пока мы не соберемся здесь, а, во-вторых, мы здесь не для того чтобы терять время на глупые дискуссии или на то, чего уже не исправить. Мы собрались, чтобы, несмотря на наши разногласия, прийти к соглашению. Независимо оттого, выше мы или не выше человека, мы не люди, а мир по большей части пока управляется ими. Так что, кроме нашего союза, мы нуждаемся в союзнике во вражеском лагере, в ком-то, кто мог бы нас в нем «представлять» и кому мы в свою очередь могли бы помочь. Вот мы и подумали, внимательно понаблюдав за тобой, что таким человеком можешь стать ты, — заключила Клеопатра, глядя на швейцара.
— Да! Да! Ты! Что ты на это скажешь? — закричали животные, обступившие швейцара. — Потому что нам надо многое тебе сказать.
Клеопатра, поведя носом в сторону двери, быстро заговорила, обращаясь к собравшимся.
— Я понимаю, насколько вам не терпится поведать швейцару о своих бедах. Но так мы никогда не придем к соглашению, а сегодня у нас уже нет времени. Следующая встреча состоится здесь, в пятницу, в то же время. Первым будет выступать голубь вяхирь, и никто не должен его прерывать. Вернемся к себе как ни в чем не бывало.
Собаки, кошки, попугаи, сам орангутанг и другие животные включая медведя Касандры Левинсон, вяхирей, крыс и даже черепах, которых переносила обезьяна, пустились наутек и исчезли из подвала. Перед тем как уйти они обступили со всех сторон Хуана и сердечно попрощались с ним лаянием, шипением, мяуканьем, щебетаньем и рычанием. Животные же сеньора Локпеса соединились попарно.
Все разошлись как раз вовремя, поскольку управляющий, услышав подозрительный шум, уже спускался, чтобы выяснить, в чем дело. Однако из-за своей обычной нерасторопности он добрался до подвала, когда там уже остался один швейцар.
— Что вы здесь делаете в такое время? — недовольно спросил он.
— Я хотел помыть окна сеньоре Бренде Хилл, — ответил наш швейцар.
— С каких пор окна сеньоры Хилл находятся в подвале?
— Я искал какую-нибудь тряпку или мочалку.
— Здесь ничего такого нет, а если бы и было, вы обязаны обратиться ко мне, прежде чем что-то искать. Вам понятно?
— Конечно, — тихо произнес Хуан.
Однако управляющий уловил в его ответе нотку вызова и даже признак зародившегося воодушевления.
— В любом случае я должен довести данный факт до сведения администрации, — сказал он и с озабоченным видом потянул на себя дверь.
Несмотря на выговор управляющего и его слова доложить администрации (обещание, которое управляющий наверняка выполнит), Хуан находился под большим впечатлением. Животные с ним разговаривали, более того, похоже, единодушно решили, что он, и никто друг ой, именно тот человек, который их выслушает и поможет. Выходило, что отныне Хуан обязан — так он думал и говорил об этом вслух — не только заниматься тем, чтобы слушать и активно решать проблемы жильцов, всячески подталкивая их к нужному выходу — или входу, — но, помимо прочего, должен еще и помогать животным, принадлежавшим постояльцам, и даже бесхозным животным, присутствовавшим на собрании, — таким, как крысы, белки и даже муха, которая выдержала холод подвала, согреваясь в дыхании медведя.
Хуан пообедал в ближайшей гостинице, и, хотя еще не подошло время начинать работу, он заступил на пост у входной стеклянной двери, погрузившись в размышления. На его лице читалось что-то среднее между улыбкой и озабоченностью.
Мы должны, правды ради, признать, что кое-какие жалобы на Хуана имели под собой основания. В последние недели его отрешенность стала бросаться в глаза. В некоторых случаях жильцы оказались вынужденными сами открывать себе дверь, поскольку, хотя швейцар находился тут же, он, казалось, совершенно не замечал, что творится вокруг. Странно, что управляющий не огласил жалобы жильцов нашему швейцару: наверняка он не желал его предостеречь от серьезных промахов.
Однако если Хуану и прежде случалось уходить в себя, а порой словно бы и бредить, то сразу же после его первой встречи с животными его состояние обострилось. И само собрание, и воодушевление, с которым его встретили звери, произвели на него огромное впечатление. Просто невозможно забыть их восторженные взгляды, полные надежд. Поэтому, когда после семи вечера начали спускаться жильцы, Хуан то ли в замешательстве, то ли в самозабвении, вместо того чтобы вежливо поклониться сеньоре Бренде Хилл, отвесил поклон ее кошке и вместо того чтобы подать руку сеньору Локпесу, как всегда искательно протянувшему ему свою, пожал лапку домашнему голубю, которого святой человек в знак своей святости носил на привязи на своем плече.
Изумление жильцов еще больше возросло, когда они заметили, что звери чуть ли не с восторгом отвечали на проявления дружбы со стороны нашего швейцара. Скажем, все три собачки сеньора Джозефа Роузмана на сей раз улыбнулись Хуану гораздо выразительнее, чем обычно; кролик Оскаров Таймсов при всей своей робости осмелился обнюхать ногу швейцара (обошлось, что удивительно, без свирепой атаки бульдога, который вполне мог бы захватить его врасплох); и даже развязные чихуахуа сеньора Пьетри, которых, как всегда, вел Паскаль Младший, поравнявшись с нашим швейцаром, перестали лаять и пританцовывать. Вдобавок, по возвращении представителей «Церкви бесконечной любви», один из попугаев сказал Хуану «до свидания» на более совершенном английском, чем у его хозяина, сеньора Локпеса. Тут уж Хуан не удержался и на своем испанском английском пожелал попугаю доброй ночи. К счастью, поскольку птицам свойственно копировать человеческие голоса, сеньора Локпеса поразило не то, что попугай разговаривал, а что он не повторил привычную религиозную тарабарщину, которой он его научил.