— Вот именно! Именно! — воскликнула золотая рыбка, которой выпал черед выступать, и опять нырнула в аквариум, чтобы перевести дыхание. — Вот именно, — повторила она, вынырнув, — вода является важным элементом, — недаром же в природе все так устроено, что планета, на которой мы обитаем, представляет собой мир, образованный водой, — тут рыбка на секунду нырнула, — а не сушей, которая занимает ничтожное место в пространстве в сравнении с морями, озерами и реками. — Рыбка опять нырнула и вынырнула. — Так что я, кроме того, предлагаю, чтобы название планеты соответствовало основной материи, которая ее образует — воде. Воде! — она нырнула и вынырнула. — Никакой планеты Земля! Планета Вода — вот как отныне нам следует ее называть. И, конечно же, так испокон веков и называют ее в моей семье, которая, заметим в скобках, представляет собой самый многочисленный коллектив на земном шаре, — она вновь нырнула и вынырнула. — Мое положение рыбы, а следовательно, обширные познания…
— Полагаю, тебе более пристало называться не рыбой, а «рыбятиной», поскольку, хоть ты и не заглатывала крючок, все равно являешься «уловом», — перебила ее кошка Бренды Хилл, не дав времени Клеопатре призвать ее к молчанию.
— Если из-за того, что я, не успев и глазом моргнуть, оказалась пленницей, мне следует называться «рыбятиной», — парировала рыба, пуская пузыри, — ты, которая отродясь ничего другого, кроме неволи, не знала, должна бы называться не кошкой, а «кошатиной». — И, равнодушно взглянув на кошку, погрузилась в аквариум, но тут же появилась вновь и продолжила свое выступление. — Да, мое положение рыбы, а, следовательно, мой опыт одного из тех существ, которые господствуют в самом обширном обитаемом пространстве мира, позволяет мне сделать вывод, что вода, — а не вода и земля вместе, как предлагает черепаха, — является тем самым местом, где всем нам надлежит поселиться, поскольку если даже плавать в двух водах само по себе трудно, еще труднее обретаться в двух противоположных стихиях. К тому же то и дело ныряя и выпрыгивая на землю, мы никогда не обретем семейных и общественных корней; пребывая в воде, будем тосковать о земле, а, выбравшись на сушу, захотели бы вернуться в воду. Таким образом мы бы оказались во власти беспокойства и непостоянства, не говоря уже о том, что легко стали бы добычей многочисленных врагов. Вместе с тем, если большая часть земной поверхности занята водой, зачем настойчиво стремиться обитать в замкнутом и удушливом пространстве? — тут рыба, которая, и в самом деле, задыхалась, нырнула, передохнула и стала говорить дальше. — Я уверена, швейцар — один из моих сторонников. Когда меня выносят на прогулку или же он заходит к сеньору Локпесу, я наблюдаю за ним из моего аквариума. Швейцар не сводит взгляда со стеклянной двери или окон в поисках морских просторов. Даже небо, к которому он так часто обращает взор и пристально всматривается, разве своим цветом и ширью не напоминает отражение и зеркало моря? — снова последовало погружение рыбы на длительное время, а затем она вынырнула со следующим тезисом. — Наш швейцар — бедная рыбешка, которая, как и я, здесь задыхается. Взгляните на него, как он мечется за стеклами lobby, запертый в своем аквариуме в поисках выхода в открытые воды. — Рыба покружила по мелкому аквариуму. — В действительности, швейцар и я — почти одно и то же лицо, или, лучше сказать, одна и та же рыба. И тот, и другой отчаянно полощется в своем садке, то и дело озираясь и выжидая. Каждый дюйм большой стеклянной двери вестибюля также изучен глазами швейцара, как моими — каждый миллиметр аквариума. Мы не перестаем глядеть через стекла, ожидая, что в один прекрасный день нечто — настоящая вода! Великое наводнение! Потоп, наконец! — доберется до нас и принесет освобождение, — тут рыбка, которая до сих пор выступала, нырнула, и речь продолжила уже другая золотая рыбка. — Не буду отрицать того, что и я, и швейцар испытывали приступы депрессии, — почитай каждый день накатывает. Сколько раз я подумывала, сидя в своем безнадежном заключении, а не выпрыгнуть ли мне в отверстие раковины для мытья посуды или в унитаз и выбраться по трубам в открытое море. Безумие? Может быть. Но швейцару-то известно, сколько усилий я приложила, чтобы от этого удержаться, точно так же, как мне известно, сколько раз ему приходилось брать себя в руки, чтобы не кинуться в туннель сабвэя или в какой-нибудь другой тупик. Когда я вижу, как он мечется за стеклами, как и я, в поисках кислорода, который эти пространства нам не дают, а крадут, его поведение до некоторой степени служит мне утешением: «Я не одна, я не одна, — говорю я себе, — он со мной, потому что страдает от того же, что и я. Когда-нибудь мы поговорим и вместе найдем выход…». И вот видите, — продолжила первая рыбка в то время как ее товарка опустилась на дно аквариума, чтобы прийти в себя. — Вот видите, мы, наконец, вместе; он держит меня на руках, которые вскоре станут плавниками, и все мы собрались здесь, чтобы найти решение, спасение, которое может быть только морским.
Речь рыбы завершилась единодушным протестом, поскольку в действительности только вторая рыбка согласилась отправиться жить на дно моря. Даже домашний голубь, не обладавший правом голоса на собрании, потому что его представлял голубь вяхирь (точно так же как ящериц представляла змея), летая над головами собравшихся, заявил, что если выбор места, где следует поселиться, определяется физическими размерами, то логичнее всего принять предложение птиц. «Разве, — вопрошал голубь, не переставая летать, — существует более обширное пространство, чем воздушное, которое бесконечно?»
Однако, поймав на себе царственный взгляд Клеопатры, голубь вернулся на место (на голову медведя), и собрание продолжалось. Слово взял старый пес сеньора Роя Фридмана.
Пес лег у ног швейцара и, обведя взглядом собравшихся, начал свою речь:
— С немалым прискорбием я терпеливо выслушал различные предложения, высказанные на нашем собрании. Пока выводы, на мой взгляд, схожи друг с другом. Все выступившие желают отдалиться от человека или по крайней мере жить независимо от него и даже по возможности держать его у себя в услужении. И почти все говорили о насилии, которое над ними учинили, и о несчастьях, пережитых по вине человека. Думаю, было бы вполне уместно, если бы члены моей семьи, которые здесь присутствуют, изложили бы и свои проблемы. Я, как видите, старик с беспрерывно барахлящим желудком, зубами, пораженными кариесом и пожелтевшими из-за карамели, которой меня постоянно пичкает сеньор Рой Фридман, хотя у меня по крайней мере сохранилось, пусть и в плачевном состоянии несколько зубов. Что же касается положения моих сестер, например тех, которые проживают в квартире Джозефа Роузмана, оно куда печальнее, поскольку все их зубы срезаны и заменены постоянными протезами, и из-за искусственных приспособлений, которые едва позволяют им сомкнуть губы, мои сестры даже не могут принять серьезного выражения перед лицом своего несчастья, а, как раз наоборот, вынуждены без конца улыбаться…
— У меня тоже постоянный протез, — перебил медведь, — и, хотя это величайшее мучение, я не улыбаюсь.
— Потому что у вас огромный рот, в котором уместится все что хочешь, — возразил пес. — Кроме того, я сейчас говорю о наших трудностях, а не о ваших, которые вы изложите в свое время. Как я уже сказал, все мы пережили какое-нибудь несчастье, навязанное нам когда блажью, когда бессердечием человека. Не могу, например, не упомянуть печальный случай пяти наших собачек чихуахуа, вынужденных постоянно пританцовывать, по милости сына управляющего. В целом, несть числа страданиям, на которые обрекает нас человек. Но станем ли мы из-за этого отрекаться от привязанности, которую он нам выказывает? Я, разумеется, знаю, что наш случай особый, поскольку речь идет о сверхумных и сверхспособных созданиях, выказывающих свою привязанность чаще, чем к другим животным. Но, как бы то ни было, мы должны прийти к очевидному выводу: вдали от человека мы ничто. Покинуть его невозможно. Сделать так, чтобы он погиб, что само по себе нелепо, значило бы погибнуть и нам самим. Возможно, вы не в курсе, что вполне объяснимо, если оставить в стороне сеньору крысу или сеньора кролика, которые, устроив себе жилье среди газет Оскаров Таймсов, могли уже стать просвещенными существами, возможно, вам неизвестно, продолжаю, что творится с некоторыми семействами, которые в предыдущих поколениях жили совершенно отдельно от человека. Так вот, хотя вам и покажется невероятным, теперь они пытаются держаться поближе к людям. Не знаю, заметили ли вы, что дрозд, который издавна считался обитателем леса, решил перебраться в город. Происходят, на первый взгляд, совсем уж неслыханные вещи: даже кит, который, сторонясь человека, обретается среди льдов, в последнее время подплывает к морякам и на языке, который им представляется стоном, пытается выразить радость своим жестоким преследователям. Что, мы сильнее кита или быстрее дрозда, раз так много воображаем о себе и так задаемся, если думаем, что могли бы жить вдали от человеческих существ? Вместо отделения я предлагаю кое-что прямо противоположное. Предлагаю сближение и тем самым соглашение, которое, как и всякое другое, должно быть дружественным. Человек не хуже и не лучше нас, однако он может быть хуже, потому что он могущественнее, и может быть лучше, потому что он умнее. Понимание, послушание, привязанность — не будем забывать о том, что он сильнее нас и что от нашего поведения зависит наше собственное выживание…