Сеньор Уаремм жестом приказал управляющему положить трубку.
— Речь идет о краже, — доложил управляющий.
— Нам об этом ничего неизвестно, — ответил мистер Уаррем.
— В таком случае как же швейцару удалось завладеть черепахой и рыбками сеньора Локпеса, а также кошкой сеньоры Бренды Хилл?
— Мы этого не знаем, — вновь ответил сеньор Уаррем.
— Вот полиция и выяснит, — не унимался управляющий.
— В нужный момент, возможно, она этим займется, — ответил сеньор Уаррем. — А сейчас послушайте-ка меня: сеньор Локпес живет на двадцать пятом этаже. Он все утро не выходил из дома, и дверь его квартиры была заперта изнутри, о чем он только что мне сообщил, поскольку я иду от него. В квартире открыто всего лишь одно окно, которое выходит в пустоту. Из этого окна на двадцать пятом этаже и должен был бы выпрыгнуть швейцар с аквариумом, наполненным водой, в одной руке и парой живых черепах в другой. Вы и вправду думаете, что он на это отважился?
— Но ведь черепахи и рыбки оказались у него.
— Они находились в подвале, который вам как управляющему следует лучше охранять. Другие соседи жалуются, что их животные тоже сбежали и только что вернулись. Да вот и со мной произошел невероятный случай: Клеопатра самовольно вошла и вышла из дома, однако камеры наблюдения не обнаружили, чтобы кто-то хотя бы пытался приблизиться к квартире.
— Собака, сеньор, может почти без проблем расхаживать туда-сюда, но не рыбки же в аквариуме.
— Вот именно, — ответил сеньор Уаррем чуть ли не отеческим тоном, — но проблема, как видите, сложнее, и в случае прямого вмешательства полиции она все равно не будет решена. Послушайте, пока что дайте мне и моим друзьям возможность заняться выяснением случившегося. И не беспокойтесь, швейцар никуда от нас не денется.
— Конечно, нет, ведь он у меня под замком.
— Выпустите его. Я же вам сказал, предоставьте это мне и моим друзьям. Да, и ничего не предпринимайте, не посоветовавшись с нами.
Перед тем как удалиться, сеньор Уаррем сунул управляющему совершенно естественным и почти незаметным жестом стодолларовую купюру.
Таким образом, управляющему пришлось выпустить швейцара, и, хотя он не мог, естественно, звонить в полицию до получения указаний сеньора Уаррема, имевшего (как удалось узнать сеньоре Пьетри) самые тесные связи с начальником нью-йоркской полиции, ему ничего не мешало развернуть кампанию против швейцара среди жильцов дома. Он хотел, чтобы с их единодушного одобрения Хуана окончательно изгнали со своего места, несмотря на то что сеньор Уаррем по непонятным управляющему причинам и выступает против.
Мы же считаем необходимым изложить в настоящем документе причины, которые управляющий не мог взять в толк, поскольку не знал о них.
Специалисты, которых сеньор Уаррем нанял, с тем чтобы они разобрались в природе странной связи Клеопатры со швейцаром, все еще не пришли к какому-либо удовлетворительному заключению, и поэтому решительно настаивали, чтобы швейцара не трогали, — мол, тогда они смогут продолжить изучение вопроса. Что касается Клеопатры, то одно почти непреодолимое препятствие мешало им установить более тесное наблюдение, а именно — острый нюх собаки. Однако узнав о таинственных встречах животного со швейцаром в подвале, они поспешили напичкать данное помещение сверхчувствительной и невидимой аппаратурой — магнитофонами и видеокамерами, которые будут передавать любую звуковую волну и изображение в центральную кабину, расположенную где же как не в стратегическом офисе сеньора Уаррема, куда даже Клеопатре вход был заказан. Так что в доме Уарремов никто и виду не подал, что им известно об эскападах Клеопатры. А наш швейцар, как всегда, занял свое место рядом с большой стеклянной дверью.
Мы считаем, что почти излишне описывать здесь беспокойные мысли, которые одолевали Хуана.
Теперь, думал или же говорил он сам с собою вслух, от него зависело спасение не только людей, которые жили в доме, но и спасение животных. Раз его пригласила участвовать в собрании сама Клеопатра, значит, когда будет приниматься решение, ему, швейцару, придется голосовать «за» или «против». Более того, он, швейцар, должен будет, как только выступят все животные (осталось всего четыре доклада), произнести речь, очередную спасительную речь, — дело и впрямь для него новое, так как она будет обращена не к людям. «Но мне также нельзя забывать о людях, к числу которых я принадлежу», — говорил он себе и опять принимался ходить и говорить (правда, теперь тихо), нервно размахивая руками.
Положение Хуана оказалось и в самом деле крайне сложным, а его психическое состояние граничило с отчаянием, как сразу же отметили жильцы. От него неожиданно потребовалось полностью пересмотреть перспективы — все равно, что сразу выйти из безнадежного и тем не менее любимого мира в другую неизвестную и в буквальном смысле нечеловеческую область, где, по-видимому, тоже не приходилось ждать спасения. И, кроме того, «и в этом-то и заключается для меня самое сложное», речь шла не о том, чтобы выбрать что-то одно — впасть в отчаяние или попытаться найти выход из положения, а принять оба варианта, хотя они и исключали друг друга. Мало того, он знал, что очень скоро окажется насильно разлучен с обеими группами, и у него не останется возможности даже их выслушать, а не то, чтобы спасти. Действительно, жильцы уже не говорили ему ни слова и, входя или выходя из здания, делали это быстро, поглядывая на швейцара искоса и с опаской: в его крайне любезных жестах теперь им чудилась неотвратимая опасность. Конечно же, такое положение долго не продлится: как-никак они хозяева и не привыкли церемониться.
Швейцар и так чувствовал себя не в своей тарелке, а тут еще тем же вечером произошло другое событие, и тоже необычное.
Когда сеньор Уаррем выходил из здания с Клеопатрой на свою обычную прогулку, собака неожиданно вцепилась зубами в книгу, которую пытался читать Хуан. Животное мельком взглянуло на текст и мгновенно разодрало книгу в клочья. Затем собака, сохраняя свойственную ей надменность, удалилась. Сеньор Уаррем, наблюдавший эту сцену, совершенно побледнел и спросил у швейцара, как называется книга, которую тот читает. Информация срочно требовалась для сообщения специалистам.
— «Все и ничто» Сартра в переводе на испанский, сеньор, — ответил расстроенный Хуан.
— Не волнуйтесь, я куплю вам новый экземпляр, только вы, пожалуйста, читайте дома, — попросил мистер Уаррем и, ничего больше не добавив, вышел вслед за Клеопатрой.
Швейцар пребывал в совсем уже полной растерянности, как вдруг на тебе — новый удар: сеньорита Скарлетт Рейнольдс (по возвращении с прогулки) впервые с ним не поздоровалась и, что еще более странно, не попросила денег. Пожилая сеньора прошествовала по всему вестибюлю с видом оскорбленного величия и, по-прежнему волоча за собой на веревочке тряпичную собаку, превратившуюся для нее в королевскую мантию, вошла в лифт.
Хуан почувствовал непреодолимое желание кого-нибудь выслушать, он хотел, чтобы рядом находился кто-то и рассказывал бы ему о своих проблемах. Однако для этого приходилось ждать следующей безрассудной встречи со зверями, которая должна состояться на следующий день.
При воспоминании о зверях в уме Хуана опять возник образ главной двери, хотя теперь он не мог решить, кто должен первым переступить ее порог.
Когда Клеопатра объявила, что согласно установленному порядку следующим докладчиком будет кролик, в ходе собрания возникло секундное замешательство. Вместо того чтобы выйти на середину, как поступали все предыдущие звери, кролик испуганно отступил и забился в густую шерсть медведя.
Благодаря умелым действиям белки и кошки (которая сняла все свои бантики на шее), кролик, трясясь от страха, покинул свое импровизированное укрытие и под взглядом — ободряющим и предостерегающим — Клеопатры так начал свое выступление: