Дверь мастерской открыта, а на верстаке в ряд выложено множество серебристых шпиндельных головок, очищенных от черной краски. Они полностью лишились винтажного вида.
— Это опять я, — говорит он знакомой фигуре с фотоаппаратом в руках.
Эллен продолжает фотографировать, но все же отвечает:
— О, привет. Я почти закончила.
— Они как будто только что с конвейера сошли.
Она откладывает фотоаппарат в сторону и поворачивается к нему.
— Я знаю. Разве они не восхитительны? — В ее голосе звучит театральный пафос.
— Не уверен, что восхитительны, но впечатление производят.
— В таком состоянии они не были с тех пор, как вышли из литейного цеха. — Эллен определенно очень довольна. — Я так рада.
Фред касается блестящей металлической поверхности.
— И что вы собираетесь с ними делать? — спрашивает он.
— Шить в голом виде!
— Что-что?
Эллен смеется:
— Да ладно, я издеваюсь. Это последний кусочек головоломки. Я могу использовать все запчасти: покрываю эмалью, изгибаю, а из маховых колес делаю дверные молотки. Корпуса идут к краснодеревщику, а все, что остается после него, раскалывается на дрова. Но шпиндельные головки всегда приходилось выбрасывать — до сегодняшнего дня.
Он улыбается, заметив ее энтузиазм.
— Это как-то связано с новым оборудованием, о котором вы говорили в прошлый раз?
— О, вы запомнили! Да, в одной из мастерских появилась новая художница, и она предлагает мне по двадцать фунтов за каждую, если я смогу довести их вот до такого вида.
— Похоже, возиться с этим долго.
Эллен улыбается:
— Да, но на самом деле это не моя работа. У моего двоюродного брата автомастерская, а в ней есть пескоструйный аппарат. Он счищает с них краску, а прибыль мы делим пополам.
Фреда поражает внезапный приступ зависти: он пытается представить себе, каково иметь братьев, тетушек, двоюродных сестер. От этого Фред злится на себя и пытается вновь включиться в разговор:
— И что художница собирается делать с ними во всем их обнаженном великолепии?
— Она будет раскрашивать их вручную и превращать в бижутерию.
— И думает, что сможет их продать?
— С другими предметами у нее получается — со старыми велосипедами или садовыми инструментами. Кроме того, у нее уже есть почитатели, а это наполовину выигранное дело, если вы хотите кормить себя своим искусством.
— Сейчас даже трудно представить, что они не всегда так выглядели.
— Я знаю. Кроме того, это единственные запчасти, для которых я не смогла найти применения, так что все сложилось идеально.
— То есть все идет в дело, кроме визга — как на свиноферме.
— Эй! — Эллен строит рожицу. — Не могли бы вы пощадить мои вегетарианские чувства? Но да, вообще-то всё. Для меня придумать, куда деть шпиндельные головки, было просто необходимо.
— Будь вы скаутом, вам достался бы почетный значок за вторичную переработку.
— Вы не первый так шутите. Как ваши портняжные занятия?
— Нечего глумиться. Вы уже вторая, кто их высмеивает.
— Я и не высмеиваю, я серьезно.
— Правда хотите знать?
— Да.
— Ну тогда сообщаю, что занятия идут неплохо. Я успешно перешил старые вещи дедушки. — Фред указывает на жилет и картинно поворачивается вокруг своей оси. — А сейчас подумываю приобрести выкройку и сшить что-нибудь с нуля.
— И что это будет?
— Не знаю. Может, ночная рубашка.
— Мне кажется, вы увлеклись винтажными вещами, — быстро говорит она.
— Просто продолжаю семейные традиции.
— Осталось еще только найти ночной колпак — и вы будете выглядеть, как в экранизации «Рождественской песни в прозе»[42].
— Моя прабабушка шила их на той же машинке сотню лет назад. Все, что она делала, она заносила в записную книжку, — так мне и пришло это в голову. Надеюсь, что прабабушка гордилась бы мною.
Эллен улыбается:
— Забавно, что вы так говорите: я про свою прабабушку думаю так же.
Он вздыхает:
— Только она мне не прабабушка.
— Что?
— Она мне на самом деле не прабабушка, бабуля мне не бабуля, а дедушка не дедушка.
— Это имеет какое-то отношение к тому свидетельству о рождении?
— Да, — кивает Фред.
— Думаю, вам лучше объяснить.
— Если коротко, то мой отец исчез, когда мама была беременна мною. Позже она узнала, что он погиб, но в то время считала, что ее просто бросили.
— Это ужасно.