— Я вижу, — ответила Джин. Она снова взяла письмо в руки и провела пальцем по неровному краю, вскрытому ножом. — Когда оно пришло?
— Со второй почтой.
— И ты открыл? — Джин смотрела ему прямо в глаза, чувствуя прилив уверенности.
— Да. — На него это не произвело впечатления. — Какая может быть причина, по которой я не должен открывать письма, пришедшие на мой адрес?
Она поверить не могла, что отец считал это приемлемым, но потом поняла: ничего удивительного в этом нет.
— Но здесь мое имя.
— Это мой дом. На двери мое имя. На договоре об аренде мое имя. Здесь мои правила.
Спорить было бессмысленно: как бы она ни была возмущена, она проиграет.
— Ну и что там? — спросила Джин, притворяясь, что не знает. Она смирилась с тем, что никак не может повлиять на отношение к ней человека, считавшего, что ему принадлежит и квартира, и все в ней, включая собственную дочь.
— Это от руководства компании. Прислали всем работникам.
— Всем? — Она попыталась разыграть удивление.
— Насчет возвращения на работу. — Отец сказал об этом как о непреложном факте.
— Я не выйду, пока они не вернут в цех этих женщин и не поменяют свои методы.
Он прошел мимо нее к раковине и налил себе воды.
— Тогда придется долго ждать. Все будет по-прежнему.
Джин вынула открытку из конверта и прочитала. И тут она заметила, что не только конверт открыт, но и в открытке что-то не так.
— Здесь оторван кусок.
Он осушил чашку воды и оставил ее в раковине вместе с другой немытой посудой.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Где та часть, которую они хотят получить обратно? Должна быть часть, на которой нужно написать решение и отослать им… Я не собиралась, но ведь должна же она быть.
— Я уже отправил.
Она покачала головой:
— Но это письмо было для меня.
— Это к лучшему.
— К лучшему? — У Джин так пересохло в горле, что слова давались ей с трудом.
— Ты живешь под моей крышей, и я твой отец.
— Нет. Ты вышвырнул меня вон, помнишь?
— Ты сама так решила. Могла остаться.
— Поверить не могу, что ты отправил ответ от моего имени.
— Это мое решение. Ты сама не знаешь, что для тебя лучше. Чтобы понимать в делах, нужно быть мужчиной.
Джин решила еще раз убедиться:
— То есть ты отправил ответ от моего имени?
— Да.
— И что ты написал?
Спрашивать было бессмысленно: она и так знала ответ.
— Я написал, что ты хочешь вернуться на работу.
— Но я не вернусь!
— Ты — дура! — К нему возвращался прежний гнев. — Тебе заморочил голову этот Дональд Кэмерон, и ты не знаешь, что для тебя лучше. Есть соображения посерьезнее. Людям надо платить за жилье, надо кормить детей. Это не твоя смехотворная идеология. Это реальная жизнь и реальные люди, которые ложатся спать голодными.
— Я знаю, что это трудно, я понимаю. Ты не думал, что я понимаю? — Джин смотрела на него, такого уверенного в своей правоте, и внезапно поняла, что не собирается отступать. — Но профсоюз — это необходимость. Нужно отстаивать права всех, а не только твои и твоих друзей.
— Это дело компании. Наши позиции укрепились, и мы возвращаемся к работе. — Отец еще больше повысил голос и с вызовом посмотрел на нее. — Это мое решение. И ты подчинишься.
— А мамина открытка?
— Ее я тоже отослал. Она бы со мной согласилась.
— Ты правда так думаешь?
— Да.
— Отец, мама на кладбище. — Джин скрестила руки на груди и посмотрела на него. — Даже без надгробия.
Он навис над нею, на лице его читалась ярость:
— Ты что же, думаешь, я не знаю? Да как ты смеешь! Ты понятия не имеешь, как сложно нам тогда было!
Джин сразу поняла, что зашла слишком далеко. Отец никогда ее не простит за это.
Она схватила свой конверт и двинулась к двери, пока еще было не поздно. Оказавшись на лестнице, Джин ринулась вниз по ступенькам, выскочила на улицу с колотящимся сердцем и побежала по брусчатке искать Дональда. Он должен точно знать, где ей взять новую открытку для голосования вместо бесполезной старой. Должны быть способы сообщить, что ответ отправлен ошибочно. Но на бегу что-то кольнуло ее в бок, и она остановилась, глотая слезы. Теперь все было бессмысленно. Все было без толку.
— Они не победят, — настаивала Джин, встретив Фрэнсис на углу улицы, но впервые в ее голосе чувствовались сомнение и нерешительность.
— Я уже не так в этом уверена, — ответила подруга. — Моя тетя знакома с одним из секретарей, и ей сказали, что вчера на столе была огромная кипа этих бюллетеней: три или четыре тысячи.