— Для тебя найдется работа. Нам надо просто лучше искать.
Денег на квартиру хватало, а вот на уголь и еду — почти нет. Заработок женщины не шел ни в какое сравнение с тем, что Дональд получал в литейном цеху.
— Я старался. — В его глазах стояли слезы отчаяния. — Я добрался аж до Гринока[6] с разносчиком рыбы, но там тоже не было работы.
— И ничего больше нет?
— Говорили, что страховая компания набирает агентов, но я человек практический, а не счетоводишка какой. — Он бессильно ударил кулаком по столу. — Нам нужно отсюда уезжать.
— Не хочу, чтобы тебе было плохо, но, наверное, ты прав.
Она погладила его по руке и почувствовала обжигающее тепло.
Джин устало поднялась на ноги и подошла к холодной плите. Рядом с ней, за коробкой со щепками для растопки, лежало письмо от двоюродного брата Дональда, пришедшее тремя неделями ранее. Они перечитывали его каждый вечер, и оно давало им какую-то надежду. Отвечать было уже поздновато, и она заметила, что адрес размыт свежими слезами, которых не было еще утром. Внутри конверта находился один из возможных вариантов их будущего.
Дорогой Дональд!
Нам жаль слышать, что твои обстоятельства не улучшаются.
Я поспрашивал в доках, и владелец сочувствует твоему положению. Он может найти тебе место. Это неквалифицированная работа, но хотя бы что-то. Ты можешь жить у нас с Ханной, пока не снимешь собственную квартиру. Мы справимся.
Напиши, что ты решил.
— Итак, Эдинбург, — сказала она с большей радостью, чем испытывала на самом деле.
Он изобразил улыбку:
— Похоже, что да.
— Я напишу им вечером.
— Джин, я должен тебе кое-что сказать, пока не потерял мужество. — Он глубоко вдохнул. — Дела у нас идут совсем не так, как я думал. На прошлой неделе тебе исполнилось восемнадцать, и есть мужчины, которые смогут обеспечить тебе жизнь получше, чем я. Если ты захочешь уйти и найти кого-то другого, я пойму.
Она знала, чего стоило ему это сказать.
— Ну раз уж мы говорим начистоту, ты тоже должен меня выслушать. Я с тобой, потому что хочу этого, даже не сомневайся. Мы пройдем через все вместе.
— Я надеюсь, — прошептал он.
— А я уверена.
Он вскочил на ноги и крепко обнял ее.
Перед тем как сесть за стол, Джин вымыла руки и умылась холодной водой в кухонной раковине. Из окна третьего этажа она видела, как дети на тротуаре играют в классики. Во всех домах на этой улице жили семьи, которые она знала всю жизнь. Уезжать будет непросто.
Дональд поставил на стол тарелки и положил ножи, отрезал толстые ломти хлеба, оставив ей свежую горбушку, а себе взяв высохший, вчерашний кусок. Он эффектно отодвинул ее стул и усадил Джин, как на самом важном и изысканном приеме. Плита давно остыла, поэтому они остались без чая, но никакого значения это сейчас не имело.
— Ну что, Джин, как прошел твой день?
Это была последняя ниточка, которая связывала его с местом, где он проработал одиннадцать лет. И она постаралась описать все как можно подробнее.
— В отделе выплат новый руководитель. Очень умный. Пахнет одеколоном и кокосом — честно говоря, они довольно плохо сочетаются. Волосы он густо смазывает макассаровым маслом[7], а выглядят они как нарисованные: абсолютно гладкие, с пробором посередине. Он носит костюм в тонкую полоску и белую рубашку, у которой так накрахмален воротничок, что на шее у него сыпь. Кажется, ему очень неудобно.
— Этот человек из Глазго?
— Нет, он американец, но не из того города, откуда был предыдущий. Говорит он очень медленно: кажется, что патока капает с ложки. Он присматривает за выдачей жалованья и выглядит таким обеспокоенным, как будто расстается с собственными деньгами.
— Удивительно, что здесь нет своего банка. Он явно нужен, а еще стоило бы построить тут электростанцию…
Джин не дала ему договорить и переключилась на другую тему, опасаясь, как бы Дональд еще больше не расстроился. Каждый вечер теперь ей приходилось фильтровать новости: ничего слишком хорошего или волнующего, и особенно никаких новостей из литейного цеха — конечно, она и так мало что о нем знала, но все-таки.
— Поговаривают, что опять перестанут выпускать машинки с длинными шпульками. Я точно не знаю, но слухи не утихают. И еще разрабатывают новые этикетки. Их называют «рококо».
Он улыбнулся в первый раз за вечер:
7
Смесь растительных масел, популярная у английских мужчин конца XIX — начала XX в. в качестве кондиционера для волос.