И потом, после прополки или занятий по чистописанию, дедушка доставал старый термос (он до сих пор стоит у меня в чулане), открывал его и разливал какао. Помню, что он приносил маленькую баночку, похожую на те, в которых продают мармайт, но из прозрачного стекла. Дедушка доливал мне из нее сливок, а себе добавлял немного коричневой жидкости. Сейчас я понимаю, что это был ром, но тогда понятия об этом не имел. Потом он открывал коробку с печеньем и вынимал оттуда «шоколадные пальчики»: они всегда были там и никогда не заканчивались, потому что это была волшебная коробка.
Я спросил Стэна, как сейчас можно получить участок. Задний двор нашего дома разделен между всеми квартирами, и я мог бы выращивать какие-нибудь травы или экзотическую капусту, но я не понимаю, как там можно сажать картошку или ставить сетку для защиты урожая от птиц.
Но, похоже, мне не повезло: Стэн говорит, что очередь на участки длится годами. Пока он этого не сказал, я даже и не подозревал, что хочу завести участок, но теперь я в этом уверен, так что внесу свое имя в очередь, как только допишу этот пост. А пока он предложил приходить к нему, если у меня появится желание помахать лопатой. И знаете, я, пожалуй, приму предложение.
Чай оказался черным и перестоявшимся, ну и ладно.
Много лет дедушка делился с соседями по участку растениями, которые он выращивал, и сейчас их следы можно найти повсюду: где-то это малинник, где-то ревень. Думаю, дедушка был бы этому рад.
Как будто он все еще жив.
Рут
Конец июля 1980 года. Эдинбург
Первые недели беременности, когда приходилось вставать в несусветную рань, чтобы сходить в туалет, миновали, и сегодня Рут проснулась, когда было уже почти десять часов. Солнечный свет устремлялся в брешь между тяжелыми шторами. Она продолжала лежать, не испытывая никакого желания двигаться. По графику у нее выдались девять тяжелых смен подряд, так что не было ничего стыдного в том, что она до сих пор оставалась в постели. Наконец ей надоело лежать, и она отбросила цветастое одеяло. Розовый оттенок постельного белья ей не очень нравился, но это была хоть какая-то связь с домом.
Ее мать упаковала домашнее белье в машину, на которой родители привезли ее в Эдинбург, объяснив, что покупать новое белье, в то время как ее домашнее будет без дела лежать в комоде, — пустая трата денег. Довольно странно, что о подростковых годах ей теперь напоминали нелюбимые простыни, но бережливость была у Рут в крови, поэтому она так и не собралась избавиться от старого комплекта. Та же семейная тяга к экономии явилась причиной того, что эта поездка на север стала для ее родителей единственной. Хотя сама Рут несколько раз приезжала домой, проделав долгий путь на поезде Они же ее так больше и не навестили.
Рут отбросила все эти мысли: сейчас стоило подумать о планах на день. А они были самые неотложные. Джинсы стали ей тесноваты, а летнее платье, купленное на распродаже в прошлом сентябре, когда ей было на кого производить впечатление, явно растянулось в груди. Она порылась в гардеробе и вынула последнюю вещь, которая оставалась удобной: платье из мягкого льняного батиста от «Лауры Эшли» с оборками на подоле. К ней с удвоенной силой вернулся аппетит, а это значило, что нужно сходить через дорогу в пекарню. Рут надела платье, завязала шнурки на эспадрильях и вышла на улицу.
Огромный фартук никак не маскировал расползающуюся талию пекаря, а его волосы, как обычно, были присыпаны мукой. Рут слышала, как он говорил удивленно таращившимся на него детишкам, которые приходили в пекарню с матерями, что это защитная пудра от облысения.
— Доброе утро. — Она открыла кошелек, чтобы понять, сколько у нее денег, а уж потом заказывать.
— Сегодня выходной?
Она кивнула:
— Да, и не один, а два. Ну не повезло ли мне?
Не успела Рут сделать заказ, как пекарь уже потянулся к лежавшему перед ним большому подносу с круассанами:
— Вам как обычно?
— Наверное, возьму два. — Пекарня, как всегда, словно накладывала на нее чары. — И буханку белого пшеничного, пожалуйста.
Рут перешла дорогу и повернула к дому. На лестнице она встретила седовласого почтальона, скрюченного от многолетнего ношения тяжелой сумки, но она не стала спрашивать, есть ли для нее какая-нибудь почта: скоро она это и так узнает. Сердце у нее забилось быстрее, и не только из-за того, что она одолела два лестничных пролета. Открыв дверь, Рут не обнаружила на коврике никаких писем и даже вздохнула с облегчением: теперь ее выходной не омрачат ни счета, ни что-нибудь похуже.