Первое, это наказание, кара Божия за грех народа, когда все грешат, весь народ. Или одни грешат, а другие не протестуют, сочувствуют или завидуют тем, кто грешит.
Второе, возрождается национальный дух, сплачивается народ, все мелкие и даже не мелкие, но и серьёзные распри и раздоры отходят на задний план, а главным становится выживание нации.
А третье, и я думаю это самое главное — во время войны душа человеческая к Богу лицом разворачивается. Люди больше Бога ищут, и к вере чаще идут. В войну так и было — люди в церкви пошли, а потом и закрытые церкви открывались.
Когда смерть постоянно ходит рядом и нет от неё спасения ни молодым ни пожилым, ни сильным ни слабым, ни умным ни простым, никому. И не знаешь когда старуха с косой за тобой придёт и тебя приберёт — завтра, через месяц или через минуту, даже самые отъявленные атеисты начинают задумываться: а что их ждёт по ту сторону смерти… И стараются подготовиться к тому, что там будет. И чем больше люди от Бога отворачиваются, тем страшнее войны. Но, я видел: не только те, кто на передовой ежеминутно смерти в глаза смотрит, но и живущие в тылу о Боге задумываются. Наверное потому, что за своих боятся и вера в промысел Божий, это единственная надежда, которая остаётся человеку, когда смерть рядом, пусть не с ним, но с его родными, близкими и друзьями, и когда её, смерти, так много, что… что она… как бы точнее выразить… ну, вроде как самая главная в жизни становится. Да, наверно так. Смерть, во время войны, становится самым главным в жизни, её надо уважать и встречать уважительно. Для всей страны или для каждого человека в отдельности.
Вот и я из таких. Если б не война, я б, наверно, так и думал, что Бога нет.
И ещё одно, я считаю… Во время войны — все войну клянут, а после… после я часто слышал: в войну всё было просто и ясно — тут свой, там враг, этот надёжный человек, тот трус, один в трудном бою командование на себя возьмёт, людей спасёт и к победе приведёт, а другой лишь с виду крепок, а внутри с червоточинкой, в трудную минуту и спасовать, запаниковать может.
А в мирное время всё спутано и перемешано: друзья предают, честные люди с подлецами братаются, а жизнью, нередко, прохвосты правят.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Год с небольшим спустя, незадолго до Нового 1980 года приехал в Ленинград из енисейских краёв начальник нашей геологической партии Иван Иванович Атласов. Не то камеральничать, не то фонды и технику выбивать на следующий полевой сезон, а может ещё по какой надобности, сейчас уже достоверно не помню. Как водится в среде сибиряков налепили мы домашних пельменей, по сотне на едока, сварили их в мясном бульоне с целой большой луковицей и с другими приправами, налили по полному стакану чего под пельмени полагается, а там, после первой миски, когда зуд желудка на пельмени слегка приглушился, разговор начался. Воспоминания потекли.
Работа в поле в геологических экспедициях вспоминается с тем же неиссякаемым интересом, как и служба в армии.
Вспоминались события и драматичные, и курьёзные. И люди, которые в отдалённых северных экспедициях одно из наиболее ярких явлений — народ в подавляющем большинстве своём не без накипи и коросты, зато каждый из них личность. Одного вспомнили, и другого, и третьего.
— А помнишь Герасимова, печника нашего? — Спросил Иван Иванович
— Чё ж не помнить, помню конечно.
— Умер недавно.
Вот так. Моё удивление оказалось пророчеством — полтинника он не изжил.
— Тихо умер, у себя дома. Ночью, во сне. Предчувствовал, видно, смерть. В последнее время у всех знакомых прощения просил. В церковь стал ходить, а потом, когда совсем ослабел, батюшка к нему приходил, давал ему с ложечки вино и хлеб, причастие по — моему называется… — Вопросительно взглянул на меня.
В ту пору я церковных названий не знал и мимо храмов ходил с равнодушным умом и спящим сердцем.
— Наверно, не знаю точно.
— Вроде бы причастие. И что интересно, не так уж мало денег у него после смерти нашли. Оказывается жил он на побочные заработки, а из своей пенсии на себя ни копейки не тратил, откладывал. Хотел у какого — нибудь скульптора заказать памятник тем ребятишкам, которые в войну не вернулись из разведки.
Да, вот ещё. Тетрадка у него была, для тебя надписанная.
Мне неведомо как распорядились наследники, если таковые вообще нашлись, теми сбережениями. А в тетрадке, которую передал мне Атласов, были воспоминания Герасимова, дополняющие его рассказ, вложены некоторые документы и молитва. Молитва написана на отдельном, не из той тетрадки листке и не его почерком. Потому назвать её составителя не берусь.