— Отца у него теперь нет. Кто ж учить будет? Я не научу, так никто не научит.
— Ты доброму учи! А пакостям всяким и без тебя научат.
— Научу и доброму. Сейчас поедим, да пойдём на Галинину половину.
В Галининой половине дед Эйнор обустроил столярную мастерскую. Пенсия, заработанная более чем сорокалетним трудовым стажем осталась по ту сторону линии фронта. И его и бабы Хели. Нужно было хоть что — то зарабатывать, как — то сводить концы с концами.
Верстак, ножовки с прямым зубом для поперечного пиления и с косым, чтобы пилить вдоль дерева, маленькие, с кухонный нож размером с мелкими зубчиками, и побольше со средним зубом, и с большим зубом, и совсем большая ножовка сделанная из разрубленной пополам двуручной пилы. Лучковые пилы, продольная и поперечная. Рубанки широкие и узкие. И горбатый для строгания арочных рам. Фуганок и полуфуганок для чистового строгания. Отборники, разнообразных профилей калевки, зензубель и шерхебель, которые дед Эйнор называл «зензупка» и «шершепка». И несколько коробок со штихелями.
Микко любил быть в столярке у деда. И дело, и истории, которые дед рассказывал. Про интересных людей с которыми он встречался, и про то, как молодым парнем, считай подростком, работал на стройке, носил на «козе» кирпичи на самый верх. Тяжело, а мастер покрикивает да поторапливает.
— Бегом, бегом, не ленись, работа стоять не должна.
После завтрака дед сказал.
— Пойдём, Мишка.
Микко думал, что пойдут столярничать, но они направились к хлеву. Кур и поросёнка дед Эйнор держал вместе, для тепла. Только курам в загоне было устроено нечто вроде полатей. Поросёнок, полной кличкой Хрюндель Хрякович, или по домашнему ласково Хрюнька, жил на полу А пяти курам и двум петухам, Пете и Петруше, надлежало быть на полатях, где им была сделана кормушка, поилка и два гнездовых ящика. И если Хрюньке, в силу его комплекции и отсутствия крыльев, на полати было не попасть и приходилось волей — неволей пребывать на отведённой территории, то куры не больно — то считались с таким территориальным разделением, постоянно пересекали границу и снимали пробу в корыте Хрюньки. За это, увлёкшись поглощением чужого пропитания и потеряв бдительность, получали от него рылом то под хвост, то под бока. После чего взлетали на свои полати и возмущённо кудахтали. И своим кудахтаньем вводили деда Эйнора в заблуждение.
— Слышь, мать, курица кудахчет. Наверно снеслась.
Дед Эйнор спешил в хлев, но вместо вожделенного свежеснесённого тёпленького светящегося белизной яичка, обнаруживал перепачканную в свином вареве курицу.
— Что, доворовалась… всё тебе своего мало… Эх ты, глаза завидущие… — укорял её дед Эйнор и ни с чем возвращался домой.
Дед Эйнор почесал Хрюньке живот, послушал его ответное хрюканье, дал корочку хлеба. Тот довольный засопел и зачавкал.
Позвал петухов.
— Петя, Петруша, идите сюда.
И дивное дело, петухи, белый стройный и подтянутый, точно лейб — гвардии поручик Петя и Петруша могучий, с широкой спиной, такой широкой, что на неё можно поставить самую большую бабы Хелину кастрюлю, со светло — коричневой, почти жёлтой шеей, пёстрой коричневой спиной, с чёрным, в синеву бьющем хвостом и с суровым, из — под низких бровей, взглядом оранжевых глаз, подошли к краю загона. Петя — резво выбрасывая ноги вперед, Петруша — важно и степенно.
— Спели бы, — попросил дед Эйнор. — Петя, начинай.
Петя взлетел на борт гнездового ящика, вытянул шею, запрокинул голову и прокричал.
— Кук — ка — ре — ку!
— Молодец, — дед Эйнор погладил его по шее. — А ты, Петруша. Спой — ка и ты.
Петруша хозяина уважал и повторно просить себя не принудил. Расправил грудь, широко и плавно взмахнул крыльями, подняв сенную труху и прочий сор с настила.
— Ку — ка — ре — ку — у — у!
— Молодец, — и его похвалил и погладил дед Эйнор. И обратился к белому. — Слышишь, Петя, а Петруша дольше тянет. Попробуй, обгони его.
— Кук — ка — ре — ку — у!
— Молодец, Петя, славно поешь. Петруша, слышишь как у Пети звонко выводится. А у тебя глуховато, как у старого парохода.
— Ку — ка — ре — ку — у — у — у!
— Петя, всё — таки у Петруши дольше…
— Кук — ка — ре — ку — у!
— А Петя звонче поет…
— Ку — ка — а — ре — ку — у — у — у — у!
Так у них и получалось. У Пети песня возглашалась звонче, зато у Петруши тянулась длиннее. Дед же нахваливал и подзадоривал то одного, то другого. А те старались не посрамить себя, горланили сначала на двор, потом на всю улицу, а как распелись, так небось в деревне ни двора ни дома не осталось, где не слышали бы петушиного состязания.