Мальчики, один побольше, другой поменьше с одинаково огромными печальными глазами и схожие лицами, видимо братья, одной лопаткой на двоих строят на столе снежную крепость. Младший воткнул лопатку в снег, в стену крепости, старший вытащил и положил рядом. Первый возвратил по — своему, больший опять переиначил. Лицо меньшего исказилось гримасой, он отвернулся от стола и тихо — тихо, почти беззвучно заплакал. Блокадные дети, Миша заметил это ещё в первую зиму, всегда молча играют, а плачут часто и очень тихо. Наверное, даже на игре и голосе экономят свои слабенькие запасы сил.
Таких же маленьких детей видел он в конце сентября сорок первого, когда возвращался из разведки с южного направления.
Минул Обводный канал. На тротуаре жмётся плечами и спинами к стенам домов, чтоб легче стоять, длинная очередь за хлебом. Такая же, нет пожалуй несколько большая, чем сейчас за оградой, стайка детей идёт по противоположному от очереди тротуару. Те и другие смотрят на идущую впереди Миши группу пленных немцев человек в пятнадцать, которую ведут по мостовой вдоль тротуара. Дети с любопытством, они в первый раз видят живого врага. Взрослые с ненавистью и злорадством, некоторые ругают пленных, иные плюют в их сторону. Но в неприязни своей и в ненависти за эту грань не переходят.
Вдруг земля задрожала и воздух всколыхнулся. Грохот, столб огня, дыма и пыли. Ударил дальнобойный немецкий снаряд.
Когда рассеялся дым и осела пыль, на том месте, где недавно шли по двое за руки ребятишки — воронка, а вокруг груда целых и покалеченных, с оторванными ручками и ножками, и с разорванными животами из которых выпадают внутренности, шевелящихся, стонущих, кричащих, зовущих маму окровавленных детских тел.
Фашисты — пленники видят, но отворачиваются, стараются не видеть. Молодой немецкий солдат, видимо не привыкший ещё к крови, остановился, остолбенел от ужаса увиденного, сбил строй. И другой, уже в годах, на ходу простонал.
— О, майн Гот! Киндерн!
И стон его словно разбудил оцепеневшую очередь. Часть её, в основном женщины и девушки, бросились помогать детям. Большинство остальных, молодые ребята, старики, и старухи, поднимая по пути обломки кирпичей, палки, железки и всё, что под руку подвернётся, налетели на пленных.
И ни что, ни какие крики и призывы конвойных не остановили взъярённую толпу. Через несколько минут растерзанные немцы лежали на мостовой и наверное уже не было среди них живых, но негодующие на захватчиков и убийц люди, добивали их, добивали и добивали…
— Со всеми вами так будет, ублюдки фашистские! Со всеми! Ни один из вас не уйдёт живым от Ленинграда!
С трамвая сошёл у Финляндского вокзала, по Литейному мосту прошёл пешком. С моста повернул на щербатую теперь набережную Робеспьера — ещё в прошлую зиму здесь были разобраны на дрова для столовых и детских учреждений стандартные двухэтажные деревянные дома. И пошёл вдоль Невы.
От Невы, по спуску, напротив проспекта Чернышевского тяжело поднимались, исхудалые люди. Воду несли в чайниках, кастрюлях, вёдрах, бидонах. Иные от двух или трёхлитрового бидона изгибались как от непомерной тяжести. Поднявшись на набережную, везли на саночках, на покупных и самодельных. Самодельные — чаще всего лист фанеры приколоченный к двум брускам — полозьям с затёсанными или запиленными носами.
В этом году их поменьше, кое — где водопровод работает, а в прошлом, примерно в это время года, он также шёл по проспекту Чернышевского. Водопровод тогда не работал, не было электричества. Навстречу ехали порожние, а обгоняли его с полными бочками и цистернами пожарные подводы и машины, возили воду на хлебозавод. Но воды требовалось много, они не справлялись, и по их следу тянулась вереница людей, вёзших туда же, на хлебозавод воду на санках в бочках, в бачках и в вёдрах. Ради хлебушка, ради жизни, ради победы над заклятым врагом.
А высокий худой дедушка продев сквозь ручку и перекинув через плечо связанную кольцом верёвку, как бурлак лямку на картине у Репина про дореволюционную жизнь, тащил за собой детскую ванну с водой. Остановился у перекрёстка пропустить военный строй и просипел, на крик не было ни сил ни голоса.
— Бейте их сынки! Ни одного выродка не щадите, как они нас не щадят! Ни одного!
Зашёл в кипятильню при домохозяйстве, к тёте Марине. Исхудавшая, как и все блокадники, но не укутанная, от тепла разомлевшая, даже тёплый платок коричневый, с широкими светлыми полосами возле краёв и белыми ромбами на пересечении полос, с головы на плечи скинула.