Ухмыльнулся.
– Столько в веках наговорено – только повторяй.
Встал. Поддернул брюки. Ядовит и жесток. Лжив и коварен.
– Поговорили. Расслабились. Чрезвычайно вам благодарен.
– За что же?
– Не вмешивались в естественный исторический процесс. Такое не часто случается.
Приказал:
– В камеру.
Вышел, не попрощавшись.
5
Нары в два этажа.
Параша в углу.
Веселенький рисунок по стенам.
Правила поведения на двери.
"Соблазнительные разговоры, непристойные для слуха выражения, пение, хохот, всякого рода резвости – отнюдь и никому!"
Сиплый с Сохлым расположились за решетчатой дверью, мирно беседовали.
– Выхожу на позицию, веду наблюдение. Первый этаж, окно нараспашку: человек на работе, а они распаляют без одежд-приличий...
Сохлого рассказ обеспокоил. Сохлый выговорил в который уж раз:
– Адресок не дашь?..
Сидели на наре Штрудель с петухом.
Бегал из угла в угол городской юродивый, бился головой о стены, бормотал в отчаянии:
– Мутны мы в разброде-шатаниях. Мутны помыслы наши… Время, значит, не доспело. Мы не доспели…
– У нас не доспеешь, – пригрозил Сиплый. – Тряхнем – опадешь паданцем.
– Или приморозим, – пригрозил Сохлый. – Пока в завязи.
Юродивый приблизился к ним, оглядел каждого:
– Вот вам предвидение, топтуны. Взгляд в будущее, которого не миновать.
Помолчал. Собрался с силами. Проговорил на память последний подметный лист:
"Слушайте меня, изнашивающие этот мир!
Слушайте, приближающие конец времен!
Подступят дни раздора и всеобщего недоверия, станет Сиплый приглядываться к Сохлому, станет Сохлый приглядываться к Сиплому.
Спросит Сиплый у Сохлого:
– Сохлый, а Сохлый! Ты отчего не сиплый?
Спросит Сохлый у Сиплого:
– Сиплый, а Сиплый! Ты отчего не сохлый?
Ответит Сиплый Сохлому:
– Деды мои были сиплыми.
Ответит Сохлый Сиплому:
– Бабки мои были сохлыми.
Посмеется Сиплый над Сохлым:
– Что с того, что бабки твои были сохлыми?
Посмеется Сохлый над Сиплым:
– Что с того, что деды твои были сиплыми?
Решит Сиплый о Сохлом:
– Одни предатели – это сохлые.
Решит Сохлый о Сиплом:
– Одни изменники – эти сиплые.
Гнев Сиплого возгорится на Сохлого.
Гнев Сохлого возгорится на Сиплого.
– Не нравится мне твоя сущность, Сохлый.
– Твоя не нравится, Сиплый.
– Вечно вы, сохлые, замышляете против сиплых.
– Вечно вы, сиплые, замышляете против сохлых.
Пойдут сиплые войной на сохлых.
Пойдут сохлые войной на сиплых.
Порубят сиплые сохлых.
Потравят сохлые сиплых.
Не станет сиплых.
Не станет сохлых…"
6
Сиплый и Сохлый с натугой усваивали услышанное, шеи наливались тугой бычьей кровью.
– Эт-то он чего?..
– Эт-то он на кого?..
– Да я его к стене придавлю!..
– Я его сапогом разотру!..
И – головой о косяк.
Была тишина.
Скрипели, ссыхаясь, доски на нарах.
Юродивый простонал, ни к кому не обращаясь:
– Ничто так не сплачивает, как ужас. Разве это не безумие – умирать от страха смерти?..
Штрудель огорчился, пожелал шепотом:
– Нефролепис – птерис…
Но тот не исчез.
– Скажи ты, – попросил петуха. – Переправь его за угол.
Кавалер ордена сощурил глаз, что делал в минуты редкого откровения:
– Зачем ему за угол? Чтобы понял, что и там нет Утопии? Этого ты желаешь? Этого?.. А тут взойдет на эшафот – гордо, с поднятой головой, победителем мракобесов.
Из коридора послышалось шутейное:
– Кому дров нарубить, воды нанести? Налетайте, пока добрый.
Объявился на пороге мужчина. В черных одеждах. При жилетке. Волосы напомажены. Часы вороненой стали с цепочкой на животе.
– Ах, – восхитился, – какая камера! Ох, расписная! Одиночка на троих. Показательный карцер в цветочек.
Петух пригляделся к нему.
– Вы из семейства Сансонов, – предположил. – Потомственных палачей. Не ваш ли предок – шевалье Шарль-Анри Сансон де Лонваль, заплечных дел мастер? Что отрубил головы Людовику Шестнадцатому и Марии-Антуанетте?
Палач стыдливо потупился.
– Вам нечего стесняться, – продолжил петух. – Это был кроткий, изысканно любезный кавалер с манерами джентльмена. Садитесь, месье Сансон. Чувствуйте себя как дома.
– Я постою… – прошептал. – В присутствии просвещенных особ… Позвольте, однако, произвести. Замеры объектов. Ибо филигранность в нашей профессии – залог успеха.
Это был сострадательный, чрезвычайно чувствительный специалист.
Не переносил вида крови, а потому отворачивался, когда рубил топором.
Его просили:
– Не вороти голову. Точнее будет.
Не мог. Не получалось.
– Обратите внимание, – отметил петух. – В черное одеяние облачались врачи еще со Средних веков. Палач – он сродни эскулапу.
Добавил к всеобщему интересу:
– Поэт, не избежавший умерщвления, выразился так: "Искусство войны и мастерство казни – немножечко преддверье к анатомическому театру".
– Спасибо! – с чувством произнес месье Сансон, слеза благодарности выкатилась из глаза. – Постараюсь оправдать признание поэта.
Ходил по камере с блокнотом в руках, зачитывал из мирового наследия:
– "Не бойся последнего дня и не желай его", "Дорога в преисподнюю отовсюду одинакова", "Иной переживет и своего палача".
Штрудель тоже решил высказаться:
– Имеем сведения. Из сомнительных источников. Британская королева дозволила знатному узнику выбрать веревку для повешения. Пеньковую или шелковую. Как у вас с этим?
Месье Сансон уклонился от ответа:
– С этим у нас безволокитно, а с крысами в тюрьме – беда. Бегут и бегут сюда со всего города. Что бы это означало?
– Это означает, не утонете. Кому-то идти на дно, вам – процветать.
Помолчали.
Подставили шеи для замеров.
Сансон вопросил с интересом естествоиспытателя:
– Болтают, что петух бегает без головы. Когда отрубают. Так ли это?
Кавалер ордена ответил с неохотой:
– Смотря какой петух…
– Вот и проверим.
Встал посреди камеры, откашлялся:
– Приговор готов. Позвольте зачитать?
– Будем признательны.
– "Незаконный выход из-за угла, дерзновенные намерения, неоднократно чинимые, пагубные умствования возмутительного содержания, – облегчения участи не заслуживают, ибо снисхождение непозволительно".
– Считать несуществующими, – добавил петух. – Без права на ларек.
Чем и испортил торжественность момента.
Заплечных дел мастер глубоко оскорбился:
– Стараешься для них, ночей не спишь, дабы скрасить последние минуты… Попрошу за мной.
И в дверях – юродивому:
– Вас я планирую на завтра.
7
Шли рядом, шаг в шаг.
По бесконечному коридору.
К конечной цели.
Петух произнес без ложного пафоса:
– "Но уже пора идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а что из этого лучше, никому неведомо, кроме Бога".
– Это не твои слова, – укорил его Штрудель.
– Куда нам? Если бы я это сочинил, был бы не куриный хахаль, а Сократ, сын Софроникса и Фенареты.
Впереди шагал месье Сансон. Деловитый и сосредоточенный.
Замыкали шествие Сиплый и Сохлый.
– Чтой-то взрыгнулось вдруг, – удивлялся Сохлый. – К чему бы это?
– К женолюбству, – уверял Сиплый. – При обоюдном согласии. Мне ли не знать?
– Адресок не дашь?..
Штрудель вдруг вскричал. В великом изумлении: