Какое-то время врач молча смотрел на меня. Потом опустил взгляд.
- Мариночка, - тихо сказал он. - Сердце не выдержало. - Врач вздохнул. - Сейчас разбираются там...
Я вспомнила голубой платочек, томик Ахматовой и слёзы на щеках.
А сейчас вдруг оказалось, что тогда я видела Марину в последний раз.
Мне показалось, что из-под меня выдернули кровать: пока я ещё зависла в прежнем положении, но вот-вот рухну куда-то вниз.
Марине было всего двадцать пять.
- ...так что заведующая отделением скорректировала всем лечение, - я вновь услышала голос Вольдемара. - Если всё пойдёт нормально, то это твой последний высокодозный курс.
- Последний? - я не поверила своим ушам. - Вы же говорили, будет семь!
- У тебя ремиссия, Александра. А после Марины мы не хотим рисковать, - врач решительно черкнул что-то в своей папке. - Было семь, станет пять. А дальше... будем посмотреть.
Когда он ушёл, я всё ещё лежала, тупо глядя на светло-зелёную стену.
Смерть всё время была рядом. Я понимала это. Каждый день где-то в этой больнице умирали люди.
Но все они умирали где-то далеко. Не так. Не так, что ты лежал с человеком в одной палате, а потом его вдруг не стало.
И, наверное, в этот момент я впервые действительно поняла, что могу умереть.
Скоро пришли родители.
Во время их визитов я ощущала себя бабочкой в банке. Со сломанными крыльями. Потому что могла только ползать.
Одна стена моего блока представляла собой огромное окно, не то стеклянное, не то пластиковое - через него мы и общались.
В пластике было два небольших отверстия, прикрытых огромными резиновыми перчатками. Сидя в маленькой комнатке, промежуточной между больничным коридором и моей палатой, родители могли сунуть руки в эти перчатки и прикоснуться ко мне. Ещё было специальное окошко, через которое передавали еду и вещи.
Вот и все доступные радости.
В общем, лежать в обычной палате мне нравилось куда больше, чем в блоке. Те, кого переводили сюда, зачастую не возвращались обратно.
- ...нам сказали про Марину, - в маминых глазах стояли слёзы. - Ужас какой! Девочка же совсем! Как же муж её теперь...
Я не удивлялась, что маме это сказали. Она подружилась, казалось, со всеми врачами и медсёстрами в отделении. За чаем они пили мамины конфеты; выходя из больницы, красились мамиными помадами и душились мамиными духами. А на праздники Вольдемар получал от неё толстенький конверт. Врач никогда ничего не просил - но конверты брал. Мы не были богатой семьёй, но раз в два-три месяца родители находили десять-пятнадцать тысяч для очередного подношения.
Мама считала, что такими подарками уменьшает шансы на всякие врачебные ошибки. Таких, как заражённая гепатитом кровь, которую влили десяти больным, когда я только поступила. Тогда мне повезло, но не факт, что подобного больше не повторится. И это в одной из лучших больниц Москвы: нам крупно повезло, что мне выделили квоту на лечение здесь.
- ...Машка про тебя спрашивала, - продолжала тараторить мама, - ты ей позвони вечером, она так волнуется! И Лёля с Лесей тут заходили...
- Как мило с их стороны, - пробормотала я.
Папа не вмешивался в разговор: просто смотрел на меня, улыбался и держал за руку. Сейчас меня ещё не раздражало прикосновение резины к коже - воспоминания о настоящих касаниях были слишком свежи - но я знала, что через неделю-другую начнёт.
- ...а ещё Пашина мама о тебе спрашивала, - закончила мама.
Я поперхнулась воздухом.
- Вот уж нежданчик, - прохрипела я потом.
- Он-то сам чего? - спросила мама - с деликатностью человека, который собирается покопаться в чьей-то открытой ране. - Не объявлялся?
- Нет.
- Вот гад-то! А год назад я на него смотрела и думала...
- Лен, хватит тебе, - оборвал её отец. - Всё уже прошло и быльём поросло. Сашка и не переживает уже, - резиновая перчатка ободряюще сжала мою ладонь. - Правда, Саш?
Я только кивнула.
- Ничего, выйдешь отсюда - найдёшь себе другого! - решительно произнесла мама. - Это даже хорошо, что так случилось. А если бы поженились уже? Или если б нас не было? Осталась бы одна совсем...
- Я устала, мам, - тихо сказала я.
Мама, может, и не поняла намёка - а вот отец вздохнул и, отпустив мою руку, встал со стула.
- Ладно, Лен, пойдём, - он коснулся маминого плеча. - Дай ребёнку поспать. Завтра придём.
- Завтра так завтра, - мама, явно расстроившись, всё же поднялась на ноги.
Родители, пожелав мне всего хорошего, ушли - а я откинулась на подушку.
Паша, Паша. Мой бывший жених. Сейчас даже смешно немного: какой из него жених, если он на три месяца младше меня?
А тогда я верила. Всем обещаниям.
Тогда он и сам, наверное, в них верил.