Шима приблизился к реке и осторожно нагнулся, всматриваясь. Под водой скользило множество быстрых, юрких тел. Это шел первый лосось - сима. Шима шалости ради подобрал кость и бросил в реку. Тени метнулись в разные стороны, затем понеслись вверх по течению.
Женщины дружно повернулись к нему.
- Ой! - сердито крикнула Турешмат. - Нельзя!
- Что нельзя? - удивился Шима.
- Нельзя осквернять реку! Это грех, - промолвила одна из женщин. - Камуи* всё видит. Навлечешь кару на себя и на нас тоже.
Двое мужчин перевернули лодки и спустили на воду, еще двое сняли с каркаса невод. Все четверо отчалили на лодках, отталкиваясь от дна шестами, и натянули меж лодок сеть. Несколько толчков - и артель скрылась за поворотом.
Шима прошел мимо домов и на окраине увидел... огород. "Странно, - удивился исследователь. - Айнам несвойственно земледелие. Никак, русские научили. Что тут? Так и есть, картошка. Лук, чеснок, больше зелени нет. Капуста, морковка. Значит, айны носят японские кимоно и выращивают русскую картошку. Забавно". Ноги подкашивались. Шима добрел до жилища старейшины и уселся на бревно, привалившись спиной к соломенной стене.
Лодки вернулись полные рыбы. Женщины потрошили ее и вешали в клети. Тонко пищали комары. Шима наблюдал за стройной, осанистой фигурой дочки старейшины. "Пройдет несколько лет, и станет она такой же изможденной, как ее соплеменницы. Уйдет красота, будто ее и не было", - думал он с досадой.
Ночью не спалось, сильно мешала близость Турешмат. "Надо уходить, - думал Шима. - Надо. Пора. Завтра скажу старейшине. Отряд должен работать где-то в этом районе. Айны наверняка знают, где именно". А мысли упорно возвращались к девушке, красивой, гордой, работящей. "Почему она не японка, почему? - изводился Шима. - Завтра же уйду. Сил больше нет... рядом с ней".
Утром решение пришлось отложить еще на день: Шима чувствовал, что еще не набрался сил для броска через сопки, покрытые тайгой. Он направился вверх по течению, заново привыкая к ходьбе, заставляя обленившиеся мышцы работать, готовя их к завтрашнему походу. Река, споро несущая желтоватые воды по каменистому руслу, стала еще беспокойней. Поверхность словно вскипала, мелькали мокрые рыбьи спины, пробуждая в Шиме охотничий инстинкт.
Выше по течению в реку впадал ручей. Лососевый поток разделялся. Часть плыла дальше, часть заворачивала в приток. Вода в нем бурлила, как в котле, настолько плотно шел лосось. Рыба теснилась, задыхалась, выпрыгивала из воды, ручей выплескивался из берегов. Шима разулся, кое-как преодолел приток, смеясь от сильных рыбьих тычков, и снова пошел вдоль основного русла.
Дальше лосося встречали пороги. Рыбины запрыгивали на ступени, бились о камни до крови, падали обратно и прыгали снова и снова. Наверху поджидали новые препятствия - отмели, заваленные булыжниками. Вода в ручье широко разлилась и бежала между камней. Рыбины, извиваясь, ползли по камням, друг по другу, добирались до воды и, избитые, устремлялись дальше*.
По пути повстречались айны, которые устанавливали на ручье ловушку ураи. Каменная загородка сужалась и заканчивалась плетеной мордой. Когда ураи набилась симой, рыбаки сняли морду и освободили ручей.
- Не ходи в одиночку, на реке сейчас полно медведей, - предупредили мужчины.
Шима не слишком опасался медведей во время нереста, но предупреждению внял и в котан вернулся вместе с айнами. Все в селении от мала до велика занимались разделыванием рыбы. Сытые собаки дрыхли на солнцепеке. Шима, окруженный людьми, остро страдал от одиночества.
Вечером он объявил старейшине о своем решении покинуть котан. Сирикоро даже не скрыл блеснувшую в глазах радость.
- Мои люди проводят тебя до японского селения.
- Я должен вернуться в отряд. Он работает где-то поблизости, верно?
- Твой отряд во владениях другого утара*. Это далеко, а ты еще слаб.
- Не настолько, чтобы не дойти туда, куда мне надо, - надменно произнес Шима.
- Дело твое. Люди проводят тебя до того котана, там договоришься.
Весь вечер Турешмат не смотрела в его сторону. Шима против воли нервничал и желал, чтобы скорее наступило утро.
И утро наступило, иначе и быть не могло. Сирикоро, как и обещал, дал в провожатые трех мужчин. Турешмат не показалась, попрощаться с ней не удалось. "Да и как бы она со мной прощалась?" - злился Шима, глядя на высокую фигуру старейшины. Поблагодарить айна за гостеприимство и помощь, поклониться ему, как старшему, Шима и не подумал.
Сирикоро мрачно смотрел, как высокомерный молодой японец удаляется в лес в сопровождении айнов. Потом старейшина вернулся в дом и уселся за низкий столик. Жена поняла, налила в японскую белую чашку рисовой водки, подала палочки икуниси. Старейшина пробормотал молитвы, макнул икуниси в сакэ и смахнул капли в сторону, макнул еще раз - смахнул в другую, и так на четыре стороны. Просил айн хозяев земли, гор, воды и неба поберечь японского юношу и не наказывать за невежливость. Закончив ритуал, Сирикоро, придержав усы палочкой, выпил сакэ.
- Вот так, - произнес он, обращаясь к старшей дочери, не смевшей поднять голову за ткацким станком. - А ты сиди себе, девка. Не ровня. Тебе он не ровня, поняла? Ты - дочь старейшины, а он всего лишь японец.
Над влажной, блестящей тайгой вставало солнце, и чудился в солнечном диске гордый лик Турешмат. "Больше сюда экспедицию не пошлют, - думал Шима, шагая по чуть заметной тропинке следом за айнами. - Даже если пошлют - не приду сюда. Отдадут ее замуж, и нечего смотреть. И жить она будет не здесь, а в другом котане. Детей нарожает..." Не хотел Шима думать об айнской девушке, но мысли о ней упрямо лезли в голову, не отогнать. "Отдадут замуж, нарожает..." Ревность, играя, хватала парня за сердце, и болело оно куда сильней, чем отбитый бок.