– Сергей Петрович…
– Не желаю слушать!
– Вы – как мама. Почему?
– Я знаю, что ты скажешь.
– Сергей Петрович, пока не поздно…
– Поздно. Назад хода нет.
– Выслушайте меня, пожалуйста! Передайте эту работу кому-нибудь другому. Хотя бы Ирке Симакиной. Она справится. У неё везде солнце, и птички поют. А у меня… не получится.
– А о чём ты думала, когда соглашалась!
– Вы сами настояли.
Аполлонский загрустил.
– У меня не получится, Сергей Петрович. И вообще… я устала.
– Что случилось?
– Да ничего не случилось, правда!
– Дома… всё в порядке?
– В идеальном.
– И с ребёнком? У тебя ведь девочка, да?
– Ксюша, – Ольга невольно улыбнулась. – И с ребёнком полный порядок. С ней мама сидит. Просто… я не могу.
– Я понимаю… тебе сейчас трудно, – Аполлонский тронул Ольгу за локоть и заглянул в глаза. – Тут дело не в «не могу», Удальцова…
– А в чём?
– Ну, ладно… Видимо, сегодня с тобой не сговоришься. Отложим этот разговор. И с документами повременим.
Выйдя на улицу, Ольга направилась к остановке автобуса, но, постояв с минуту в новеньком прозрачном павильончике, двинулась пешком. Вскоре её нагнал Аполлонский.
– Извини за назойливость. Вижу, отправилась пешком, и я с тобой прогуляюсь, не возражаешь?
– Не возражаю.
– Тебе – куда: прямо, налево, направо?
– Прямо и прямо.
– Очень хорошо. Прямой путь не всегда интересный, но… всегда ясный.
– Это вы к чему?
– Да так, для разговора.
– Вы не любите молчать? Или боитесь?
– Какая ты резкая сегодня, Удальцова.
– Я всегда такая. Просто вы не знаете.
– Да как же не знать! А сегодня – особенно резкая. Нет, люблю помолчать. И не боюсь. Иные слова опаснее безмолвия. Но в данном случае молчание неконструктивно.
– Понятно. Будете уговаривать.
– Не буду. Можно просто поболтать о чём-нибудь не относящемся к нашей работе. Вот скажи, ты любишь читать?
Ольга саркастически усмехнулась.
– Понял. Не любишь.
– Из ничего не значащих междометий вы делаете поспешные выводы, Сергей Петрович.
– Ага, значит, любишь.
– И да, и нет.
– А это уже интересно! Почему – да?
Ольга задумалась.
– Если серьёзно, трудно сказать в двух словах…
– А почему – нет? Или также трудно…
– Да! – Ольга вдруг развеселилась.
У Аполлонского зажглись искорки в глазах, но выражение лица осталось неизменным.
– Я не случайно спросил тебя об этом. Настоящее чтение, как известно, отнюдь не развлечение, а интеллектуальная работа. Я-то как раз думаю, что ты много читаешь. И не полусветскую болтовню известных жанров, а… А поэзию ты любишь? Ну вот, например, чьи это стихи?
И тут неожиданно Ольга подхватила:
Аполлонский резко остановился, вскричал:
– Не может быть! Я потрясён! Ну-ка, ну-ка, дай на тебя погляжу. И когда ты всё успеваешь?! А говорят, современная молодёжь ничего не читает! Выходит, враки! А проза? Какую книгу ты закрыла последней в этом году?
– «Идиота».
У Аполлонского даже зарумянились щёки от удовольствия.
– Выходит, я в тебе не ошибся! И это бодрит! – как любит повторять моя соседка. А изречение Достоевского о красоте тебе, надеюсь, известно?
– Что «красота спасёт мир»?
– Именно! – Аполлонский чуть не взвизгнул от восторга, но тут же настроился на серьёзный лад. – А спасёт ли? Как думаешь?
– Смотря, что понимать под красотой.
– Точнее, что Фёдор Михалыч понимал под красотой!
– Именно! – выскочило у Ольги с пародийным пафосом, но Аполлонский пропустил эту выходку мимо ушей.
– Ты знаешь, когда я учился в школе, я эту самую фразу о красоте понимал буквально. Как категорический императив, что ли… Как некий непреложный закон, которому в результате все добровольно подчинятся. Вот, мол, наступит всеобщая красота, и мир будет спасён! Смешно, правда?