Раздается треск, как у выворачиваемого с корнем дерева, Виктор Евгеньевич упирается и тянет, что есть мOчи… Опасный момент! И…зуб вылетает из лунки и падает со звоном в металлическую ванночку.
–Вы– бог!– сказала бы я, если бы могла говорить. Точно хорошо отрепетированный экспромт, несется из колонок победная легковесная композиция.
Я открываю глаза и по диагонали от плеча хирурга, накладывающего шов, вижу трехногого дантиста. Да это же ножка бормашины у него за спиной. Почему это было так важно, не знаю. Конечно, не бывает трехногих стоматологов, и все же разгаданный ребус наполняет радостью. Последние штрихи у меня во рту: дренаж, марлевая подушечка. Виктор Евгеньевич выключает музыку на экране компьютера. Подходит ко мне и говорит серьезно и немного устало:
– Мо-ло-дец.
Причем здесь я?! Это же все сила искусства! Но мой крик застревает в опухшей щеке и марлевой подушечке. Жаль, что уже пора уходить.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Я запомнила желтую розу, возвышавшуюся над ровно подстриженным кустом. По какой-то странной случайности она выросла промеж зелени, туго спрессованной согласно замыслу садовника. Ослепительно желтая, свежая, лепестки раскрылись наполовину. Дерзкая, нежная, неожиданная… Тонкий стебель, к которому прикреплен бутон, стоит ровно посередине кустового параллелепипеда. А может, это – не случайность? Может, нарочно эту ветку посадили по какому-то творческому наитию садовника?.. Желтый шелк лепестков так и манит коснуться их, будто прикосновение передаст кончикам пальцев особенную энергию– энергию совершенной прелести, бесстрастной уверенности бытия. Так мужчина жаждет прикоснуться к красивой женщине, стоящей одиноко и задумчиво поодаль от веселой компании. Он сразу угадывает «особенность» такой красоты. Его будоражит, что она появилась здесь, среди ровной непритязательной зелени. Такая отличная от нее, такая иная…такая возвышенная. Ему ничего не стоит обхватить тонкий стебель пальцами, прямо над уровнем куста, слегка нажать, склонив в сторону… легкий хруст, и горделивая красавица сломана. Обрубок зеленого стебля некрасиво торчит чуть выше курчавой изумрудной шапки. Она больше не дитя природы, не самолюбивый шедевр создателя. Она принадлежит ему. Влажная слеза выступила на сломе стебля; колышутся лепестки под легким дуновением ветра. Она еще прекрасна, еще благоухает ароматом свободы, но уже зависима. Поставит ли он ее в вазу с водой? Будет ли заботиться? Будет ли восторгаться ее красотой, пока не кончится срок?.. Или бросит… пресытится…растопчет…
Она торопится ко мне на встречу– тонкая, гибкая, в короткой джинсовой юбке. Точно модель на подиуме. На ней изящная желтая блуза– легкий шелк, с короткими, чуть ниже плеч, рукавами-фонариками. Мелкие перламутровые пуговицы. Почему-то именно эти пуговицы придают особый шарм. Винтаж, как говорят сейчас. Она перебегает дорогу и уже за несколько метров раскрывает объятия.
– Привет!
Мы обнимаемся. Мы не виделись пару месяцев. В Москве такое часто случается. Работа, дела, пробки…
Но сегодня мы обе совершенно свободны и входим в «Счастье». Буквально. «Счастье на крыше»– это кафе в Путинковском переулке. Поднимаемся на лифте, потом еще этаж вверх по узким ступеням, вьющимся вдоль белых стен, украшенных деревянными полочками с фигурками ангелов, ажурными салфетками и воздушными пирожными. И вот мы– на той самой крыше. Мебель цвета ангельского крыла. Белогривые облака-лошадки над головой. Небесно-голубые купола церкви перед взором. Мы садимся за столик прямо напротив куполов, на самом краю крыши. Приветливая девушка раскладывает перед нами меню: бар, кухня, десерты.
–Может, шампанского оформим?– подмигивает Виолетта. И я киваю в ответ. Мы заказываем шампанское. Прошла уже неделя после удаления зуба. Опухоль спала, и говорю я вполне членораздельно. Впервые за всю неделю я вышла в люди.
Нам приносят шампанское в ведерке со льдом, разливают пузырьки по бокалам. Есть что-то очень французское в этом кафе и, наверное, оттого счастливое. Мы поднимаем бокалы за встречу, делаем первый глоток, блаженно причмокиваем.
– Ну, рассказывай!
Виолетта на мгновение прикрыла свои огромные васильковые глаза, в которых столько мужчин тонули, будто увлеченные на дно русалкой.
– Все кончено.
– Надолго ли?
– Нет, теперь уже точно.