Нюра сказала:
— Ты, Мань, собачку свою поводи, пока я за бабой Шурой схожу. Поводи вдоль огорода. Да несколько раз, чтоб коровам тропа от твоей собачки пошире стала. Они и не пойдут.
— Не идут они, где Манин щеночек прошёл, — грустно объяснила Нюра Фене.
— А чего он спит всё время? — спросила Феня, когда Нюра ушла.
— А как всякое дитя, набегается и устаёт быстро. Ещё воздух после города пьянит. Я тоже спать хочу всё время.
— Красиво дрыхнет. А давай спрячемся от неё, — предложила, как в детстве подстрекая на озорство, Феня.
— Коровы ведь, Феня.
— Да мы ж неподалёку, — прошептала грузная морщинистая с весёлыми молодыми глазами Феня.
Феня и Маруся с трудом втиснули свои тела в межрядье. Симба проснулась скоро. Походила, сонно пошатываясь, не видя наблюдавших за нею сквозь ботву женщин.
Всё чаще и тревожней оглядываясь, окончательно проснулась. И вдруг бросилась к коровам, доверчиво, как к единственной связи с людьми.
Маруся не выдержала и вскочила, вернее, встала на колени (вставать в полный рост долго при её возрасте) и закричала:
— Симба, я здесь!
Симба прижалась к Марусе, обняла за шею.
— Ох ты милый, до чего ж ты ласковый, — сказала Феня, поглаживая Симбу.
Запах сена с покоса проник в лес, перебил стойкий дух смолистых елей. Приятно мешался с нежным воздухом, идущим от берёз.
Между просветами деревьев Маруся увидела на поляне жеребёнка.
— От председательской лошади, — почтительно сказала Нюра.
Маруся прицепила Симбу на поводок. «От греха подальше. Зря я пошла».
— Бабы, глянь! И кто-то к нам пожаловал? — задорно крикнула незнакомая Марусе молодая женщина. — Давно у нас таких важных городских не было.
— А тебе-то что? — озлясь, спросила Феня.
— Может, и мне в город податься? — не унималась молодая.
— Вернусь я! — обеспокоясь, прошептала Маруся.
— Они же без злобы, — спокойно ответила Нюра.
— А с курицами у вас ещё не прогуливаются? — опять спросила молодая.
Покрасневшая Маруся смотрела себе под ноги, видела крупную красную землянику и чувствовала, что вот-вот заплачет.
— А может, козу в город послать? — слушала Маруся. — Смотришь, кто новую моду откроет.
— С коровой на газоне видней будешь, — посоветовал мужской голос.
Маруся с надеждой посмотрела на говорившего.
— Помогать пришла? — спросил мужчина.
«Председатель», — догадалась Маруся и кивнула.
— Какой породы? — спросил председатель.
— А шут его знает, — ответила за Марусю Нюра. — Сын навязал.
Маруся заплакала.
— Ты чего? — удивился председатель. — Никак на баб обиделась, вроде сама деревенская. Не со зла они. А вы тоже, — обратился к женщинам председатель, — зачем человека до слёз довели?
И вдруг громко крикнул:
— Колька, сынок, поди сюда.
Пока Колька бежал, председатель доверительно, стараясь успокоить, сказал Марусе:
— Он у меня среди юннатов первое место по городу получил. Недавно по телевизору выступал. Не то что собак, всякую букашку знает.
— Что за порода? — заранее гордясь ответом, спросил у сына председатель.
Симбе мальчик понравился. Она сидела, неуклюже расставив толстые лапы, по-совиному крутила головой. Слушая, оглядывала мальчика.
— Тип — хордовые, класс — млекопитающие, — небрежно, как будто читая телевизионную программу, говорил мальчик, — отряд — хищные, семейство — кошачьи, род — кошка, вид — кафрский лев.
Маруся расплакалась навзрыд. Учительницу провела, а мальчика не посмела. Сквозь рыдания говорила:
— Прости, Нюра, меня…
Мальчик взял поводок из Марусиных рук и зарылся в ближайшей куче сена вместе со львёнком.
— Прости меня, Нюра, — ещё раз сказала Маруся. — Не могла я сказать тебе, что к родной сестре зверя привезла. А его бы бросила — умер. В последний день зоопарк подсунул. Уеду я завтра.
— И не думай, — простила сестру Нюра. — Я догадывалась про «собачку», да на сына грешила.
— Молодец, что со львом приехала, — сказала молодая женщина, та, что насмехалась сначала. — Зверинцы к нам не приезжают, а тут на свободе… Лев.
— Кормить его трудно, — уже успокаиваясь, сказала Маруся.
— Ну уж, львиного ребёнка на довольствие возьму. Не нищие, — обнадёжил председатель. И, подумав, сказал: — Он своё отработает.
— Как? — напугалась Маруся. — В клетке возить по деревням будете?
— Потруднее работа будет, — еле сдерживая смех, сказал председатель. — Стоговать надо, я как гончая по деревням бегаю, вас созываю, а на льва и дачники и ребятишки прибегут. Со львом живым веселее работать будет.
Маруся сидела на крылечке и дремала. Симба спала у её ног.
Снилась Марусе высокая трава. Она раздвигает её руками, и так много травы, цветов, что не справиться Марусе. Трава стала жёсткой, трещит. А сзади, сквозь уже раздвинутую траву, вдавливая землю под ногами, идёт носорог. Чоп-чоп — слышит Маруся знакомый голос. А… это Саша Немилов, узнала работника зоопарка Маруся. Страус Цыганок раскрыл от жары клюв, догнал с клёкотом. Где же воды взять, думает Маруся. И вдруг, треща в зарослях, к Марусе побежал лев. Громадный, с раскрытой пастью. Пить хочет, испугалась Маруся. И сквозь сон где-то рядом, уже не во сне захлопал крыльями петух. «Ку-ка-ре-ку!» — закричал он. Маруся открыла глаза. За калиткой бежала по луже босиком девочка. Маруся поглядела на щурившую глаза Симбу и сказала:
— Хорошо на родине как, Симба!
Неожиданное предложение
Тётя Маруся вытерла капустные брызги с мутного оконца в нашей рабочей комнате.
— И чего им в кабинетах не сидится? — сказала тётя Маруся, шмякнув мокрой тряпкой об стол, и гневно поглядела на появившуюся и тут же спрятавшуюся в приотворенной двери белокурую макушку заведующей.
«Опять дрессировщик пришёл, — подумала я. И ещё подумала: — Знаменитый, наверное, если начальство с утра за порядком следит».
Тётя Маруся с яростью секла в корыте капусту.
А я ждала, что скажет Тамара. Иногда она говорила самые неожиданные вещи и часто бывала права.
Тётя Маруся уже спокойно раскладывала для больших и для маленьких уток рыбу, когда Тамара, поглядев на трясущуюся от рёва бегемота дверь, сказала:
— Дрессировщик влюбился, наверное, вот и повадился к нам: птички для лирики в самый раз.
— Нам до него дела нет, — ответила тётя Маруся, — а что начальство шлёндает без толку, когда у змей лампочки не горят, в шланге воды нет, это меня бесит. Да и в кого у нас влюбляться? Не в меня ли, старуху? Ты лохудрой ходишь. А он — мужчина видный. Уж не в Ритку ли нашу, малолетку? У-у, хи-хи, — захихикала тётя Маруся, прикрывая рот ладошкой.
Я молчала, не могла же я сказать правду. Сомнений у меня почти не оставалось. Константин Иванович ходил в зоопарк из-за меня.
— Рита, чего уши развесила? Запарь просо для страусов.
Тётя Маруся собрала в торбу корм для лебедей, которых брал у нас для украшения пруда Летний сад.
— Завезёшь, когда домой поедешь.
Я и отказаться не успела, как тётя Маруся уже не сварливо, а своим обычным миролюбивым голосом стала приказывать:
— Сейчас хлеба порежь, да чтобы кубиками и помельче, а то передавятся они у нас хлебом-то. А ты, Тамара, семечки крепче дави для певчих, у них клювики во какие махононькие.
И мы, как всегда, изо дня в день, начали: резать, давить, рубить, шпарить корма для страусов, уток, попугаев, цапель и колибри.
Я резала хлеб и булку кубиками, поглядывала в оконце. Константин Иванович стоял у вольера с кондорами.