— Пойду травы нарежу, — сказала я.
— А хлеб кто покубит, — крикнула тётя Маруся.
— Я дорежу, — сказала Тамара, — пусть и для попугаев травы наберёт.
Тамара подала мне три старых ведра.
— Дай мне то, одно, новенькое, с полки, — попросила я.
Тамара грохнула вёдрами об пол, а тётя Маруся сказала:
— Режь хлеб.
Константин Иванович приходил в зоопарк вторую неделю. Раньше он приезжал дня на три. Забирал подходящего ему для киносъёмок тигра или льва, через год привозил обратно. На клетке с артистом вешали новую табличку:
ЛЕВ ВАСЬКА — КИНОАРТИСТ
СНИМАЛСЯ В К/Ф «ДОН КИХОТ», «ОНА ВАС ЛЮБИТ», «ПОЛОСАТЫЙ РЕЙС».
Раньше Константин Иванович не ходил мимо клеток с верблюдами, а на птичник и вовсе не заглядывал.
Зато теперь он подолгу смотрел, как я подметаю в клетках, кормлю птиц. Смотрел мне вслед, когда я уходила. Мне не нужно было оборачиваться, я просто чувствовала его взгляд. Сомнений не было. Я ему нравлюсь.
Я ссыпала хлеб в ведро, сняла с полки красивое лукошко для сбора фазаньих яиц в инкубатор, выгоревший халат скинула, а надела белый, что у нас выдают на случай приезда министра или другого крупного гостя. Константин Иванович всё стоял на том же месте, возле кондоров.
— Рехнулась девка, — сказала Тамара.
А тётя Маруся спокойно проговорила:
— Яйца уже собраны, а если работать не хочешь, иди домой, я покормлю, только корма лебедям не забудь отвезти.
Несколько раз Константин Иванович пытался заговорить со мной. А я-то в старом халате или метла в руках. На днях у страусов кормушки мыла, вышла помои слить, а Константин Иванович стоит на дорожке, что для обслуживающего персонала к страусным домикам ведёт. Улыбается, хотел сказать что-то, а я в землю смотрю, будто и не вижу его, ведро с помоями за спину прячу.
А вчера Константин Иванович сказал:
— Мне поговорить с вами надо.
Ответила:
— Попозже, сейчас некогда.
У меня волосы растрёпанные были, и знакомый лосёнок рукав на халате обсосал. Константин Иванович ждёт, а я через служебный ход за задворками ушла домой.
Сейчас и вид у меня вполне приличный, а тётя Маруся с Тамарой норовят: одна вёдра грязные сунуть, другая торбу, провонявшую рыбой, чтобы в Летний сад лебедям везти.
— Сейчас вернусь, — сказала я и вышла.
На верхушке скалы кондоры прижались друг к другу и, свесив головы, увенчанные куриными гребешками, от страха закрывали глаза. Внизу клетки, согнувшись над кормушками, Райка вертела над головой халатом.
— Ты как вертолёт, — сказала я, — не взлети. Они же смирные!
Краем глаза я увидела, что Константин Иванович посмотрел на меня и улыбнулся. И тут подошла тётя Маруся, сунула мне в руки торбу с лебединым кормом.
— Вы любите свою работу? — спросил меня Константин Иванович.
Высоко надо мной его лицо. Крупные завитки волос из-под «шахтёрской» кепки… лицо усталое, грустное. В кожаной куртке, несмотря на тёплый день.
Я опустила голову и ответила шёпотом, глядя на его ноги с чуть заметной косолапинкой:
— Чего уж тут любить?
«При его росте ходить балетной походкой нелепо», — подумала я и посмотрела ему в лицо. Константин Иванович смотрел растерянно, больше не улыбался.
«Торба! Проклятая, гадкая, вонявшая рыбой торба», — поняла я и ушла, чтобы не расплакаться.
— Рита! Рита! — кричала тётя Маруся. — Вернись!
Я шла и думала, что Константин Иванович больше не подойдёт ко мне. Ну и пусть!
И ещё думала: «Скорей бы мне восемнадцать, с работы уходить вместе со всеми буду, небось перестанете меня к лебедям гонять».
— Я так и знала, что опять согласишься, вот и пришла, — Нинка презрительно смотрела на торбу с кормом. — Зачем тебе это надо?
— Давно ждёшь? — спросила я.
— Не очень.
Я всегда была рада моей подруге, а сейчас мне хотелось есть, спрятаться и побыть одной.
Толпа у входа в зоопарк. Жара. Смех. Уже из трамвая я увидела Константина Ивановича, выходящего из парка. Другие люди рядом с ним казались мне невзрачной, однообразной копошащейся массой. Константин Иванович оглядывается… «Ищет!»
В вагоне раскричались сразу:
— Товарищи! Откуда невозможный запах?
— Мне капает на туфли…
— Безобразие! Я в гости еду.
Я кивком головы указала Нинке на вход в зоопарк.
— Смотри. Ты знаешь… — начала я. — Это дрессировщик…
— На Маяковского похож, — сказала Нинка. — Мне удалось набросать его портрет. Покажу.
— А по-моему, красивее намного, лицо значительней, что ли.
— Ритка!.. Влюбилась!
Нинка выпучила глаза, приложила ладонь козырьком ко лбу.
— Лучше сами выходите с своей рыбой, или высажу, — сказал мужчина. — Вы мне все брюки рыбьим жиром пропитали.
— Вожатый! Водитель! Откройте дверь, нужно хулиганок высадить. Безобразие.
Мы вышли.
— Вечно с тобой… в историю влипнешь.
Я молчала. Думала о другом. Ближайшей подруге и то не расскажешь. Смеётся.
Мы шли по Марсову полю. Цвела сирень. Издали был виден пруд Летнего сада, в котором плавали «мои неприятности» — лебеди.
— Риточка! Кляча ты моя водовозная. Вы еле тащитесь!
Я и правда зафыркала, как лошадь. Понимаю, что глупо, а не могу сдержаться, когда Нинка говорит со мной так.
— Барышня, спрячьте свои зубки, они напоминают мне клавиши от рояля.
Так, смеясь, мы вошли в Летний сад. Нинка, любезно улыбаясь, протянула мне руку: томную, небрежно утончённую, незаметно манерную.
— Это Летний сад, дорогая, любимое место прогулок наших предков. Страусовые перья на шляпах гуляющих весьма гармонировали с цветущим табаком, — громко декламировала Нинка и мне шёпотом на ухо: — Не забудь страуса намедни ощипать, воткнём в панамки.
У меня от смеха из глаз лились слёзы.
«А если бы он меня сейчас увидел», — подумала я и перестала смеяться.
Мы сели на скамейку. Наверху в липах слышалось тяжёлое, как мёд, гудение пчёл, а рядом однотонно говорила Нинка:
— Я нарочно тебя смешила. Видела, что тебя ноги не тянут. Блажь всё это. Нужна ты ему. Лучше скажи, жалоб много было, как ты лебедей кормишь?
— Две.
— А лебедь тебя бьёт всегда?
— Конечно, он же меня издали видит и ждёт у кормушки.
— Ты в людях не разбираешься, — продолжала Нинка. — Вот ты сейчас, извини за выражение, не смеялась, а ржала. Правда? И не заметила самого главного, как мы перед людьми выглядели.
А ведь правда, смешила меня Нинка, да с такой спокойной физиономией, а я выглядела дурочкой.
Наша скамейка стояла в тени. Свистала иволга.
— Надо уметь людям подать себя, тем более когда с животными работаешь, — тихо говорила Нинка.
— Может, ты лебедей покормишь? — попросила я.
— Тогда он меня будет слушаться, — ответила Нинка. — Тебе нужно самой. Вот одной рукой, будто гладишь, это для публики. — И Нинка изящно поводила рукой по воздуху. — А второй… хоть поддай ему, что ли, только незаметно, а то опять жалобу напишут.
— В дирекции знают, что он всех лупит. Мне ничего не будет, — сказала я.
— Ну и ходи тогда с разбитыми ногами.
Я посидела ещё, про себя заучивая Нинкин способ укрощения лебедя. Левая рука пусть будет для публики, нужно гладить, а от правой должна исходить властная сила. Распределив задание моим рукам, я встала.
— А торбу? — напомнила Нинка.
Я взяла торбу «властной» рукой, перешагнула через узкий газон и пошла к трапу для выхода лебедей к кормушкам.