Они сидели в кабинете ректора Севильского университета. Фалангисты превратили университет в тюрьму для студентов-республиканцев. Обер-лейтенант Курт Хайнихель из абвера сказал вчера Дорну: «Фаланга окончательно превратилась в организацию специалистов по пыткам и убийствам». Однако руку генералу Кейподе Льяно, который встречал в Севилье Франко и немцев, пожал. И принял от него предложение разместить отделение абвера и СД, пропагандистов из министерства Геббельса в здании химического факультета, где на стенах аудиторий еще была видна свежая кровь жертв.
Обер-лейтенант Курт Хайнихель отвечал за безопасное размещение германских служб. С того памятного дня 7 марта, когда Хайнихель командовал группой разведчиков при захвате Рейнской демилитаризованной зоны, в его жизни многое изменилось. Его донесение, которое он отправил, обскакав с солдатами-разведчиками левый берег Рейна, что французских войск в округе нет, было оценено высоко — ему досрочно присвоили звание обер-лейтенанта. После отпуска его с повышением в должности направили в Испанию. Тем не менее Хайнихель смотрел на взлет своей карьеры скептически и с опаской — в своем роду он был первым, кто надел офицерскую форму, и не сомневался, что его коллеги, потомственные служаки-офицеры, отметят его возвышение такой подножкой, после которой он не встанет.
Дорн стал контактировать с Хайнихелем после получения шифровки из Берлина от Лаллингера, в которой указывалось, что отныне Дорну вменялась в обязанность работа не только с испанскими офицерами, но и с пленными республиканцами и интербригадовцами. Особенно внимательно следовало отнестись к австрийцам, чехам и полякам. Все эти люди попадали к нему через обер-лейтенанта Курта Хайнихеля.
— Не могли бы вы, дорогой Нендевилья, назвать нам имена офицеров, которых вы так патриотично назвали «предательскими голосами»? — Голос Дорна звучал бесстрастно.
Майор заерзал в кожаном кресле.
— Я изложил мнение. Так думают многие, но вам же нужны не все…
— Совершенно верно, и поторопитесь, не исключено, что мы можем в скором времени быть переброшены отсюда. Скажем, в Саламанку.
Нендевилья присвистнул:
— Так противник все же жмет на нас?! Может быть, Кабальеро уже получил военную помощь русских? Стоило ли тогда радоваться, что Блюм сыграл нам на руку, закрыв границу и запретив ввоз в Испанию французского оружия, хотя в Бордо уже стояли корабли с полными трюмами. Русские… Это посерьезней Блюма…
— Вот именно. А сейчас, дорогой майор, я должен покинуть вас. Извините, деловое свидание. Да! — спохватился Дорн и отсчитал агенту пять крупных купюр с профилем Франко, которого только 1 октября бургосская хунта провозгласила главой государства, а деньги уже вот, отпечатаны, только где — в Мюнхене или в Милане?
Нендевилья важно принял купюры и откланялся. «Надо было ему сразу всучить деньги, — досадовал Дорн, — а не выслушивать его похмельную болтовню. Впрочем, общие настроения переданы верно — не все офицеры-франкисты довольны сотрудничеством Франко с немцами и итальянцами, на некоторых это действует раздражающе. Хорошо бы получить две-три фамилии офицеров, которые действительно недовольны. Развить недовольство в недоверие, недоверие в неприятие, неприятие в осознанную необходимость борьбы — и республика получила бы если не нового сторонника, то потеряла бы еще одного врага.
Дорн понимал, задача эта далеко не простая. Слишком велико у офицерства подогретое посулами будущих привилегий желание расправиться с непокорным народом. Кастовость, на основе которой всегда пестовался испанский офицерский корпус, играет не последнюю роль. И мелькнула мысль — не оттого ли так назойливо трется возле него Хайнихель? Наверное, у него виды если не перебраться в СД, то хотя бы завести перспективные контакты. Не случайно, вспомнил Дорн, он рассказывал, что его погибший в мировую войну отец был рядовым, а матушка содержит в Бремене крохотную кондитерскую. Надо будет присмотреться к обер-лейтенанту. И само собой, присмотреть честных, думающих и способных к политическому анализу людей среди испанских офицеров. Завтра республике станет еще труднее, и нужны будут новые и новые сторонники. «Я выверну задание Лаллингера наизнанку. Он хочет, чтобы я здесь вербовал ему разочаровавшихся интербригадовцев, хочет, чтобы они приехали потом домой и с моего благословения сказали там, что Гитлер — это прекрасно, как это мы сразу не поняли… — злился про себя Дорн. — Но доктор Карел Гофман из Янске-Лазны все равно этого не скажет. Более того, если я не помогу ему вернуться, мои "коллеги" сделают все, чтобы он не вернулся, потому что Гофман после Испании окажется не просто пацифистом и гуманистом, а законченным политическим борцом. На допросе Хайнихель не выдержал его взгляда, столько в нем было ненависти», — Дорн рассчитывал, что сегодня наконец удастся решить судьбу Гофмана.