— Я гражданин страны, в которой немцы находятся в национальном меньшинстве. Я гражданин Чехословакии.
— Не могу понять вашей ненависти к немцам. — Дорн отложил ручку. — Посмотрите на себя, вы же стопроцентный ариец. Вы светловолосы, у вас правильные черты лица, вы голубоглазы, форма ушных раковин…
Губы Гофмана исказила усмешка:
— Я видел в своей жизни светловолосых, голубоглазых, с правильными чертами лица и точной геометрической формой ушной раковины стопроцентных евреев… Не старайтесь навязать мне ваши партийные теории. Я интересовался. И могу сказать вам как врач — они лженаучны, более того, невежественны.
— Мы с вами, кажется, не занимаемся ревизией партийных доктрин. Тем более что мы находимся в этом отношении в положении неравном для дискуссии. Я член национал-социалистской партии, вы, насколько мне известно, не принадлежите к ней. И стало быть, следующий вопрос — ваша партийность?
— Я приехал в Испанию, не принадлежа к какой бы то ни было партии. Если Бог даст мне вернуться на родину, я разделю убеждения тех, кто борется против вас.
— Мы выполняем здесь, в Испании, свой долг, назовем его союзническим. Ведь и вы выполняли свой долг, назовем его гражданским, если угодно, гиппократовым — вы врач и прибыли на поле брани исцелять раны. Но вы же судетский немец… Неужели кровь молчит в вас?
Гофман не удостоил Дорна ни ответом, ни взглядом, только презрительно повел плечами.
Дорн выдержал паузу и заговорил снова:
— Значит, я могу написать в своей препроводительной записке, что вы в душе коммунист. Но это явно неблагоприятно скажется на условиях вашего пребывания в лагере для перемешенных лиц.
— Если это лагерь, где инструкторами испанцев, как и везде, где речь идет о физическом устранении инакомыслящих, вы, немцы, тогда я не завидую своей участи. Но тем не менее я не хочу лгать. Я не разделяю убеждений христианских демократов и социалистов. В их убеждениях слишком много слов и никакого конкретного и полезного дела. Они словно мертвые языки, которые существуют сами по себе. А я человек конкретного дела. Я врач. И если передо мной больной, я должен его спасти. Сейчас больна Европа. И я должен внести свой посильный вклад, чтобы спасти ее…
— В таком случае напоминаю один из гиппократовых постулатов — не навреди. Вы не боитесь, Гофман, что такие люди, как вы… или те, чьи убеждения вы не считаете пустопорожней социальной демагогией, могут навредить больной Европе, погубить ее… Развязать войну, к примеру? И ваша пациентка, которой вы в прямом смысле слова отдаете свою кровь, умрет. Как тогда быть с вашей совестью лекаря?
— Простите, не знаю вашего имени, — Дорн наконец поймал на себе взгляд Гофмана. — Скажите, вы читаете газеты? Кроме «Фолькишер беобахтер» и «Ангрифа» и прочего официоза рейха?
— Если угодно, я регулярно читаю «Дейли мейл». «Вашингтон пост» порой попадается в руки. Я владею английским.
— В таком случае… Вы не обратили внимания, что сейчас, как никогда в истории, на политической арене много говорят? Это англичане за глаза называют свой парламент «говорильней». Сейчас в говорильню превратился весь мир. Все время кто-то с кем-то договаривается. Французы — с англичанами, французы — с русскими, русские — с поляками, поляки — с чехами, чехи — с французами, французы опять с англичанами — и дальше по замкнутому кругу… Но никто никак при этом обилии разговоров не может договориться! Договориться! А ваш фюрер договаривается с себе подобными… И вполне результативно. Подминают под сапог вермахта… — Гофман осекся.
Дорн сделал вид, что не заметил этого.
— Обстоятельство, что слова фюрера не расходятся с делом и переговоры заканчиваются результативными договорами, говорит лишь о действенной ценности авторитарного режима. Плюрализм не приносит единства, а государство должно быть единым — народом, территорией, программой и взглядами.
— Доктрина Бисмарка. Но она оставалась прогрессивной, пока Бисмарк собирал по маркграфствам и курфюрстшествам единую Германию. Как только он возжелал чужого…
— Бисмарк вошел в Париж…
— …где не было ни одной живой души. Его встретили презрением! Вас ждет та же судьба — судьба всякого агрессора. И здесь, в Испании, вы убедитесь в этом, я надеюсь, очень скоро.
— Видите ли, — мягко сказал Дорн, — у нас пока еще редки офицеры с университетским образованием. И если вам придется еще раз встретиться с кем-то из нас… не будьте столь яростно откровенны. Это мой вам добрый совет. Потому что слова не всегда отражают истинные убеждения. Не так ли? И последнее: не страдаете ли вы какими-то инфекционными или наследственными заболеваниями?